В горячей бане смыв и пыль и прах,
С ним восседал на дружеских пирах.
Стал пить вино, и повязал чалму,
И сладкозвучный чанг играл ему.
И с восхищеньем слушать все могли
Газели, что слагал он в честь Лейли.
Щедрей дождя, что льется на луга,
Дарил хозяин гостю жемчуга.
Меджнун в парче, он вдосталь ест и пьет,
Похорошев от дружеских забот.
Согбенный стан вновь строен, как бамбук,
Лик восковой стал розов и упруг.
Вновь, словно месяц средь лучей светло,
Средь мускусных кудрей сквозит чело.
Зефир в его дыхание привнес
Тот аромат, что похищал у роз.
И, как улыбка солнечной весны,
Сверкают зубы снежной белизны.
Пустыня, что бесплодна и гола,
Связующую цепь оборвала.
Цветник, что, как в ознобе, трепетал,
Воскресшей розе рдяный кубок дал.
В Меджнуне ум и сдержанность слились,
Мудрец он, украшающий меджлис.
Гостеприимства полный Науфал
На все лады любимца ублажал.
Он веселился только с ним вдвоем,
За гостя поднимал бокал с вином,
Для двух друзей в беседах о Лейли.
Три месяца мгновенно протекли.
Меджнун упрекает Науфала
Друзья однажды в час вечеровой
За чашею сидели пировой.
Но потемнев лицом, став грустным вдруг,
Читать Меджнун двустишья начал вслух:
«Стон, словно дым, клубится в небесах,
Обмана ветер мой развеял прах.
Ты клялся мне, давал святой обет,
Но в обещаньях громких правды нет.
Сулил нектар преподнести мне в дар,
Но где же твой обещанный нектар?
Ты предал сердце, улестил меня,
Теперь я понял — это западня!
Я долго ждал, — смиренней быть нельзя,
Что ж ты молчишь и опустил глаза?
Не верю я красивым словесам, —
Душевных ран не вылечит бальзам.
Довольно мне покорным быть судьбе,
Пойми меня — опять я не в себе.
Трепещет сердце, вновь оно в крови,
Виною — обещания твои!
Где благородства светоносный дух?
На помощь другу не приходит друг!
Что ж обещанья не исполнил ты,
Правдивый муж, поборник доброты?
Я разлучен, судьба моя горька,
Я истомлен, нет рядом родника.
Дать воду истомленному — закон,
Дать денег разоренному — закон.
Цепь, что была разъята на беду,
Соедини, иль я с ума сойду!
Добудь Лейли, святой обет сдержи,
Иль в муках умереть мне прикажи!»
Битва Науфала с племенем Лейли
И от упреков горьких Науфал
Податливей свечного воска стал.
И на ноги вскочил, и сам не свой
Надел поспешно панцирь боевой.
Сто ратников избрал он для войны,
Чьи, словно птицы, быстры скакуны.
Он предвкушеньем битвы упоен,
Так за добычей мчится лев вдогон.
К становью он подъехал, но сперва
Послал гонца, чтоб передал слова:
«На ваше племя я иду войной.
Обиды пламя овладело мной.
Желаем мы, чтоб тотчас привели
Пред наши очи юную Лейли.
И я ее доставлю в свой черед
Тому, кто возлюбил и счастья ждет.
Кто жаждущему в зной подаст воды,
Того аллах избавит от беды!»
Угрюмо племя слушало посла,
Разбив добрососедства зеркала.
«Пусть знает угрожающий войной,
Что небо не расстанется с луной,
Дотронуться до блещущей луны
Рукою дерзкой люди не вольны.
Сиять ей вечно, землю озарив,
Пусть сгинет посягатель, черный див.
Сосуд скудельный; громом разобьет,—
Кто поднял меч, сам от меча падет!»
Пришлось послу везти дурную весть,
Дословно передать, что слышал здесь.
Отказом уязвленный Науфал
Вторично в стан Лейли гонца послал.
«Им передай, — кричал он сгоряча,—
Скакун мой резв, сверкает сталь меча,
Я на врагов обрушу ураган,
Смету с дороги супротивный стан!»
Посол вернулся вскоре, — в этот раз
Вдвойне был оскорбителен отказ.
Гнев Науфала, столь он был велик,
Что взмыл из сердца огненный язык.