Казалось, ярость в бой полки вела,
И сталь из ножен вырвалась, гола.
Воинственные клики слышит высь,
Гор снеговые пики затряслись.
Все воины в крутящейся пыли,
Как львы, рванулись на родных Лейли.
Как в многошумном море две волны,
На поле боя сшиблись скакуны.
С мечей струилась кровь, красней вина,
Земная твердь тряслась, опьянена.
Все в дело шло — и копья, и клинки,
И в рукопашной схватке — кулаки.
Рой стрел пернатых, злобой обуян,
Пил птичьим клювом кровь смертельных ран.
Разила сталь со всею силой злой,
И головы слетали с плеч долой.
Арабские ретивы скакуны,
Их ржанье долетает до луны.
От молний смерти, озаривших день,
Ломалась сталь и плавился кремень.
Отточен остро блещущий клинок,
Он тонок, как дейлемца волосок.
Как луч восхода, с десяти сторон
Лучились диски на концах знамен.
И черный лев, и гневный белый див
Ярят коней, пески пустыни взрыв.
За каждого, вступающего в бой,
Меджнун готов пожертвовать собой,
Скакун бойца копытами топтал, —
Меджнун от состраданья трепетал.
Жалел друзей он гибнущих своих
И сокрушался, видя смерть чужих.
Кружился, как паломник в хадже он,
И примиренья жаждал для сторон.
И только стыд безумца смог сберечь.
Чтоб на друзей он не обрушил меч.
И если б не осуда, был готов
Он перейти на сторону врагов.
Когда б не насмехалась вражья рать,
Друзьям он стал бы головы срубать.
Когда б посмел, то умолил бы рок,
Чтоб он на смерть сподвижников обрек.
Он, если б в сердце не было преград,
Соратников сразил бы всех подряд.
И, возбужденный, страстно уповал,
Чтоб проиграл сраженье Науфал.
Молился он, рассудку вопреки,
Чтоб взяли верх враждебные клинки.
Убит его сторонник наповал —
Меджнун убийце руку целовал.
А мёртвого из племени Лейли
Оплакивал, склоняясь до земли.
Держал свое копье он, как слепой,
Желая проиграть скорее бой.
Шла в наступленье Науфала рать —
Меджнун врагов пытался заслонять.
Противник рвался в битву, осмелев, —
Меджнун торжествовал, рыча, как лев.
Один боец спросил его в сердцах:
«Что вертишься, суди тебя аллах!
Я жизни для тебя не берегу,
А ты, видать, способствуешь врагу!»
Меджнун в ответ: «Постичь тебе нельзя,
Мне не враги возлюбленной друзья.
С врагом сражаться должно на войне,
Но близких убивать возможно ль мне?
На поле боя, там, где тлен и смрад,
Вдыхаю я покоя аромат.
Те, кто покой предвечный обрели,
Сражались за спасение Лейли.
Всем сердцем ей одной принадлежу…
За счастье милой душу положу.
И если я к любви приговорен —
„Жизнь за любовь!“ — таков любви закон.
Коль за Лейли мне жизнь не жаль отдать,
Неужто вам я стану сострадать?»
Сраженьем опьяненный Науфал,
Как разъяренный слон, вперед шагал.
Стрела свистела, души унося,
Меч опускался, воинов разя.
Хлестали струи крови, горячи,
И головы скакали, как мячи.
Его бойцы, хвастливы и сильны,
Сражались до восшествия луны.
И амброй ночи окропив чело,
Сиянье дня померкло и ушло.
Грузинка меч взметнула, чтоб скорей
У русской срезать светлый шелк кудрей.
Отгрохотала до утра война,
И поле боя стало полем сна.
К утру свернулся черный змей кольцом
Заххак рассвета посветлел лицом.
И копья снова стали жалить так,
Как будто лютых змей кормил Заххак.
Но конники из племени Лейли
Громоздкой тучей, двинувшись, пошли,
Как молнии грозовою порой,
Взметнулся стрел неутоленный рой.
Тут Науфал почувствовал: «Беда,
Для мира надо распахнуть врата!»
Посредника направил из родных,
Чтобы просить о мире для живых,
«Мол, бесполезен был кровавый спор,
Начнем любезный сердцу разговор.
Ведь пери виновата в том сама,
Что юношу смогла свести с ума.