Пред Науфалом, ползая у ног,
Запричитали: «Вождь, не будь жесток!
Не продолжай губительной войны,
Мы все убиты или пленены.
Копье и меч воздетый опусти,
Подай нам длань, поверженных прости.
Зачем казнить безвинный наш народ,
Есть высший суд, он всех живущих ждет.
Коль мы обет нарушим — горе нам,—
Пусть вновь запляшет меч по головам.
Повергли мы щиты к стопам твоим,
О, снизойди, будь милостив к живым.
Зачем терзать нас, причиняя боль,
И добивать нас, беззащитных, столь!»
Исполнясь состраданьем, Науфал
Их причитаньям и моленьям внял,
Промолвив так: «Я спрячу меч в ножны,
Но вы невесту привести должны!»
И серым став с лица, как серый прах,
Отец невесты отвечал в слезах:
«Храбрейший муж, чей славе нет конца,
Достоин ты престола и венца.
Пусть безмятежно длятся дни твои.
Я немощен, душа моя в крови.
Меня арабы честные корят,
С аджамцем злонамеренным ровнят.
И мучает, и совесть мне гнетет
Судьба детей, надрывный плач сирот.
В молящие глаза страшусь взглянуть,
Кровь в жилах трудно бьется, словно ртуть.
Своей добычей дочь мою считай,
С рабом ничтожным в браке сочетай.
Я счастлив буду выполнить приказ,
Лейли тебе доставлю в тот же час.
Коль ты костер палящий разведешь
И, словно руту, дочь мою сожжешь,
В колодец бросишь, где бездонно дно,
Или мечом казнишь — мне все равно.
Я все снесу и в случае любом
Твоим останусь преданным рабом.
Но диву не отдам родную дщерь,
Он на цепи быть должен, словно зверь.
Она — сиянье дня, он — мрак слепой,
Огонь не может ладить со щепой.
Безумец жалкий, бесом одержим,
Он презираем всеми и гоним,
Бродящий по пустыням и горам
С такими отщепенцами, как сам.
С ним куролесит непотребный сброд,
Позоря и пятная славный род.
Бесчестья несмываемо пятно,
В глазах моих он мертв давным-давно.
И аравийский ветер, друг степей,
Позор разносит дочери моей.
Лейли невинна, но о ней кругом
Судачат люди праздным языком.
Меджнуну дочь отдам и вместе с ней
Позор влачить мне до скончанья дней.
Не лучше ль угодить дракону в пасть,
Чем испытать насмешек злобных власть?
Внемли мольбам скорбящего отца,
Не дай позор изведать до конца.
Откажешь мне, и бог свидетель в том,
Судить я буду дочь своим судом.
Расправиться с луной сумею сам,
Ее останки брошу алчным псам.
Чтоб нам бесчестья злого не терпеть
И о войне не думать больше впредь,
Пусть бедное дитя терзает пес,
Чем лютый див, что горе всем принес.
Укусит пес — но в этом нет стыда,
Бальзам излечит раны без следа.
От ядовитых языков людских
Противоядий нету никаких».
Он кончил речь и скорбно замолчал.
С вниманьем слушал старца Науфал.
И, милосердья простирая длань,
Растроганно промолвил: «Будет, встань,
Я — победитель, зла не совершу,
Я дочь отдать по-доброму прошу.
Коль ты не хочешь, что ж, да будет так, —
Насильно не свершится этот брак.
Старинная пословица права:
„Хлеб плесневелый, горькая халва —
Та женщина, которую силком,
Насилье совершая, вводят в дом“.
Вершить с молитвой свадьбу надлежит.
Военной распрей я по горло сыт!»
И те, кто слышать эту речь могли,
Жалели от души отца Лейли:
«Меджнун безумной страстью одержим,
Пусть он простится с помыслом дурным.
Он, все права утративши свои,
Не смеет стать хранителем семьи.
Мы шли в сраженье за него, а он
Молился, чтобы друг был побежден.
Для стрел мишенью каждый воин стал,
А он нас и ругал и проклинал.
Тем, у кого сознание темно,
Смеяться или плакать — все одно.
Ведь тот союз, что кровью окроплен,
Несчастьем для двоих сопровожден,
Ей жизнь прожить с безумцем надлежит,
Тебе всю жизнь влачить за это стыд!
Мы имя наше в славе сохраним
И вмешиваться дальше не хотим».