И Науфал, разумным вняв словам,
Бойцов своих отправил по домам.
…Меджнуну вновь по прихоти судьбы
Вонзились в сердце острые шипы.
На Науфала он в слезах напал,
И гнев его, как лава, клокотал.
«О ты, который верным другом был,
Свои обеты ныне позабыл.
Зачем решил сияющий восход
Ты променять на мрачный день невзгод?
Мою добычу выпустил из рук,
Так чем же ты помог, ответствуй, друг?
Подвел меня туда, где тек Евфрат,
Не дав испить воды, низвергнул в ад.
Ты, нацедив в пиалы мед густой,
Дал мне полынный отхлебнуть настой,
Сам предложил мне сахар, а потом
Смахнул, как муху дерзкую, платком.
Неопытной рукою нить сучил
И превосходный хлопок загубил».
Все высказал Меджнун, судьбу кляня,
Рванув уздечку, вскачь погнал коня,
Не видя ничего перед собой,
Мрачнее черной тучи грозовой.
Он влагой слез пустыню орошал
И этим жар душевный утишал,
А Науфал, вернувшись в свой предел,
С друзьями о страдальце сожалел.
Он, неизменный дружбе до конца,
Людей послал по следу беглеца.
Но тщетно, словно в вечность, канул он,
И след его песками заметен.
И понял каждый, кто понять желал,
Причину, по которой он пропал.
Старуха ведет Меджнуна к шатру Лейли
Когда небесный странник свет зажег,
Зарозовел предутренний восток.
И лишь в зрачках чернеть остался мрак,
Как сокровенный камень Шаб-Чираг.
Меджнун, как ворон, вдруг затрепетал,
Как мотылек, что свечку увидал,
И мысленно шипы убрав с пути,
В край, где жила Лейли, решил пойти.
Ее становья дым вдохнув с тоской,
Он побледнел, за грудь схватясь рукой.
Протяжный вздох похожим был на стон.
Так стонет тот, кто к жизни пробужден.
Вдруг он увидел — нищенка бредет,
А вслед за ней на привязи юрод.
В оковах тяжких с головы до пят,
Казалось, он судьбе подобной рад.
Старуха, торопясь, дорогой шла,
И на веревке бедного влекла.
Меджнун пред нищей в удивленье встал
И вопрошать ее в смятенье стал:
«Кто этот муж, что, на свою беду,
Вслед за тобой идет на поводу?»
И услыхал ответные слова:
«Перед тобой злосчастная вдова.
Тот, кто оковы вынужден таскать,
Не сумасшедший вовсе и не тать.
Мы за собой не ведаем вины, —
До нищенства нуждой доведены.
Друг на аркане вслед за мной идет,
Поет и пляшет у чужих ворот.
Той малостью, что вместе соберем,
И живы мы, и кормимся вдвоем.
Стараемся дарованное нам
Все разделить по-братски, пополам.
Крупинкой самой малой дорожим,
Дележ по справедливости вершим».
Когда Меджнун признанья смысл постиг,
К ногам старухи он с мольбой приник.
Он стал взывать: «С бедняги цепь сними,
Свяжи меня, в товарищи возьми.
Знай, это я безумьем заклеймен,
Я заслужил оковы, а не он.
Меня води с собою по дворам,
Я заслужил бесчестие и срам.
Все, что добуду, на цепи влеком,
Тебе пусть достается целиком!»
Воспрянула старуха всей душой,
И, в предвкушенье выгоды большой,
От спутника немедля отреклась
И связывать Меджнуна принялась.
Веревкой ловко окрутила стан,
Вкруг шеи обвила тугой аркан.
За побирушкой он, вздымая прах,
Побрел с цепями на худых ногах.
Как будто пьяный шел под звон оков,
И хохотал, и прыгал у шатров.
«Лейли», — он звал, людей смеша до слез,
В него кидавших камни и навоз.
Он устремлялся к Неджду, в тот простор,
Где цвел надеждой и манил шатер.
И наконец залетный ветерок
Донес становья близкого дымок.
Меджнун пал наземь, вровень став с травой,
В рыданьях схожий с тучей грозовой,
Он бился лбом о камни, вопия:
«О ты, из-за которой гибну я!
Я, возлюбив тебя, презрел закон,
От всех мирских забот освобожден.
Но, скован по рукам и по ногам,
Истерзанный, я ныне счастлив сам.