Свершая грех, не милости ищу,
Я сам себе злодейства не прощу.
Тебя я умоляю об одном:
Суди меня, но собственным судом.
Хоть я из лука целился в бою,
Но поразили стрелы грудь мою.
Я на твоих сородичей напал,
Но своего меча я жертвой стал.
Я, став причиной учиненных зол,
К тебе с повинной, скованный, пришел.
Теперь от цепи цепенеет, глянь,
Лук против вас нацелившая длань.
За грех я расплатился тяжело —
Ужасное возмездие пришло.
Не снисходи ко мне и не жалей,
В твоей я власти, — кровь мою пролей!
Я без тебя живу, меня вини
И на кресте преступника распни.
О ты, что и в неверности верна,
Невинность пред тобой вины полна,
Безвинен я и не содеял грех,
Но пред тобою я виновней всех.
Иль в милосердье вдруг ты снизойдешь,
Или вонзишь в меня презренья нож.
Подай мне весть, пока еще живу,
Длань возложи на скорбную главу.
Готов погибнуть я из-за тебя,
Чтоб ты предлог нашла прийти, скорбя.
Казни меня — благословенен меч,
На твой порог он дал мне жертвой лечь.
Я все прощу, не ведая обид,
Я — Исмаил, а не исмаилит.
В моей груди свеча горит светло,
Но это пламя сердце обожгло.
Коль голова моя — свечной нагар,
Обрежь фитиль, пусть ярче вспыхнет жар.
У ног твоих мне умереть дозволь,
Жить не могу, невыносима боль.
Ты недоступна до скончанья дней,
И жизнь все безнадежней и темней.
На что мне голова? Она больна,
Страданьями и ревностью полна.
Твори, что хочешь, тело обезглавь,
Счастливой будь, а горе мне оставь!»
И цепи на себе порвав рывком,
Стрелою взвившись, пущенной стрелком,
Молниеносно, словно метеор,
Он поспешил бегом к отрогам гор.
На Неджд взобрался, по камням скользя,
Себе удары с воплем нанося.
Его сумели все же разыскать,
Узрели то, что лучше не видать.
Рыдающая мать, седой отец
В отчаянье постигли наконец:
«Возврата нет, родных Меджнун забыл»,
И, одичавший, он оставлен был.
Воспоминанья стерлись и ушли,
Мир потускнел пред именем Лейли.
А если говорили об ином,
Он убегал иль забывался сном.
Отец выдает Лейли за Ибн-Салама
Ловец жемчужин свой продолжил сказ,
Медоточиво речь его лилась,
Когда с войной покончил Науфал,
А одержимый в горы убежал,
Отец Лейли, войдя в ее шатер,
Такой повел обманный разговор,
Он криво повязал свою чалму,
Все изложив, как надобно ему:
«Узнай, Лейли, народ обязан мне,
Что пораженье избежал в войне.
Ведь Науфал — казни его господь! —
Нас не сумел в сраженье побороть.
Твой полоумный, что навлек беду,
Им изгнан был, мы кончили вражду.
В горах теперь скрывается беглец,
Он от тебя отрекся наконец!»
Не поднимая бледного лица,
Лейли в молчанье слушала отца.
Семейные обычаи блюла,
Но слезы в одиночестве лила.
И от пролитых втайне жгучих слез
Нарциссы робких глаз — краснее роз.
Дорожки слез легли вдоль нежных щек,
Посолонел от них сухой песок.
Вокруг бамбука слезный водоем
Кроваво-красным полнился огнем.
Кто ей поможет, кто подаст совет,
Когда друзей и близких рядом нет?
На плоской крыше, как змея в мешке,
Она металась в ноющей тоске.
Ее дыханья трепетный зефир
Благоуханьем взбудоражил мир.
Мужи из ближних и далеких мест
Шли сватать ту, что краше всех невест.
Чтоб завладеть манящей красотой,
Не жаль казны звенящей золотой.
Друг перед другом проявляли прыть,
Жемчужину пытаясь раздобыть.
К ней тянут руки, ведь не зря влечет
Еще сокрытый в улье сладкий мед.
Но, дорожа жемчужиной, отец
От посягательств охранял ларец.
Сама Лейли, как ваза из стекла,
Себя от хищных взоров берегла.
На людях притворяться ей дано
И улыбаться, даже пить вино.