Свирепый тигр, забыв, что он жесток,
Доверчиво лежал у самых ног.
В пустыне звери бросили вражду
Живя отныне в мире и в ладу.
Средь хищников Меджнун, оставя страх,
Царил как полновластный падишах.
А между тем молва прошла окрест,
И люди опасались этих мест.
Ведь если б враг пришел сюда со злом,
То был бы вмиг наказан поделом.
Но отступал зверей ворчащий круг,
Когда являлся настоящий друг.
Покорны мановению руки,
Вмиг убирались когти и клыки.
Так жил он, благодатью осиян,
Как стадо охраняющий чабан.
От хищников двуногих в стороне,
Судьбой своей довольствуясь вполне.
А люди надивиться не могли,
И если караваны мимо шли,
Не в силах любопытства одолеть,
Хотелось всем на чудо поглядеть.
И странники прервать спешили путь,
Чтоб на него хоть издали взглянуть.
И пребывал в надежде пилигрим,
Что трапезу разделит вместе с ним.
А тот сидел средь тигров и пантер,
Являвших послушания пример.
Едва один кусок отведав сам,
Все остальное отдавал зверям.
Зимою долгой, слабый, чуть живой,
Делил с зверями хлеб насущный свой.
И хищники пустынь со всех сторон
Шли к своему кормильцу на поклон,
Возрадовались звери, что всегда
У них есть и защита и еда.
Свободных, с независимым умом,
Благодеянье делает рабом.
Огнепоклонник бросил псу мосол,
И пес за ним на край земли пошел.
Притча
Преданье мне запомнилось одно:
Жил в Мерве властелин давным-давно.
Держал он лютых псов сторожевых —
Шайтанов сущих, яростных и злых.
Как дикие лесные кабаны,
Псы были и свирепы, и страшны.
Одним прыжком они, являя прыть,
Могли верблюда навзничь повалить.
Во гневе шах себя не помнил сам,
Он слуг бросал на растерзанье псам.
Был среди слуг один, хоть с виду тих,
Но дальновидней и умней других.
В его душе гнездился тайный страх,
Что и его неверный в дружбе шах
Швырнет собакам, гневом обуян,
И разорвут клыки газелий стан.
И загодя, все взвесив и учтя,
С псарями шаха дружбу заведя,
На черный двор, где псы рычали, злы,
Он стал носить и мясо и мослы.
Кормил собак он, робость позабыв,
К себе голодных злыдней приучив.
И псы, приход кормильца сторожа,
У ног вертелись, ласково визжа.
Шах дурно спал и рассердился вдруг
На этого тишайшего из слуг.
Велел он тем, чьи как у псов сердца,
На растерзанье псам отдать юнца.
Те, кто собак опасней в много раз,
С охотою исполнили приказ.
Его швырнули в клеть, чтоб там клыки
Страдальца разорвали на клоки.
С рычаньем псы, что ростом больше льва,
К бедняге, щерясь, бросились сперва.
Но своего любимца распознав,
Запрыгали, хвостами завиляв.
И, головы на лапы положив,
Легли, кольцом лохматым окружив.
Питомца няни сберегают так…
День миновал, ночной сгустился мрак.
Когда заря затеплила свечу,
Небесную окрасила парчу,
Шах, пробудясь, постиг, что был не прав,
И каяться стал, подданных призвав:
«Я был мгновенным гневом ослеплен,
Невинный джейраненок мной казнен.
Скорей на псарню надо поспешить,
Чтоб хоть останки у собак отбить!»
Тут к шаху во дворец вбежавший псарь
Промолвил так: «Великий государь,
Сей отрок, видно, ангел во плоти,
И сам господь решил его спасти!
Встань, погляди на чудо из чудес:
Растерзанный собаками воскрес.
Сидит, по счастью, и здоров и жив,
На пасти псов печати наложив.
Твоих драконов дружба высока —
Не тронули они ни волоска!»
Счастливый тем, что отрок уцелел,
Шах во дворец его вести велел.
И тот, кто к смерти был приговорен,
Из псарни вновь в чертоги водворен.
Властитель видит, что предстал пред ним
Спасенный отрок, жив и невредим.
Тут, с трона встав, раскаявшийся шах
Вымаливать прощенье стал в слезах.