Растут там пальмы, и, вздымаясь ввысь,
Резные листья, как шатер, сплелись.
Под ними травы стелятся ковром,
Родник вскипает звонким серебром.
В уединенной заросли лесной
Ты встретишься с Лейли, с твоей весной!»
С поклоном старец, как волшебный джинн,
С одеждой новой развязал хурджин.
Меджнун, руководимый стариком,
Смиренья обвязался кушаком.
И, торопясь, последовал за ним…
Так, истомленный жаждой пилигрим
Стремится, нетерпением объят,
К тем берегам, где плещется Евфрат.
А вслед за ним, следя издалека,
Шли звери, словно верные войска.
На этот раз, умилосердясь, рок
Ему достичь желанного помог.
Под пальмой лег он, звери отошли,
И в нетерпенье начал ждать Лейли.
А старец встал неслышно у шатра
И прошептал: «Лейли, ступай, пора!»
Она рванулась птицей из тенет,
Спеша к тому, кто, изнывая, ждет.
Вдруг сердце у нее зашлось в груди, —
Лейли стоит, не в силах подойти.
И шепчет тихо старцу: «Как мне быть?
Я шагу дальше не могу ступить.
Пылает светоч мой таким огнем,
Что, ближе подойдя, я вспыхну в нем.
Я чувствую, что гибель мне грозит —
Любовь грехопаденья не простит.
Возвышенная книга мне дана, —
Грехом не запятнаю письмена,
Чтоб от стыда не мучаться потом
И непорочной встать перед Судом.
Но если друг мой истинно влюблен
И совершенством духа наделен,
Запретную пускай оставит цель
И, удостоив нас, прочтет газель.
Из уст сладчайших будет суждено
Испить стихов пьянящее вино!»
Весну оставя, старец поспешил
К тому, кто ждал, уже лишенный сил.
Меджнун лежал под пальмою ничком
В беспамятстве глубоком и немом.
Над юношей склонясь, старик седой
Его обрызгал слезною водой.
Простертый на земле очнулся вдруг
И, увидав, что рядом добрый друг,
Он голосом, звенящим как свирель,
Запел печально дивную газель.
Меджнун поет газель Лейли
«О, где ты, где? Ты чья? И где все мы?
Навек твои, бредем в объятьях тьмы.
Аллаху слава, — суждено нам петь
О том страданье, что нельзя терпеть.
Мы каемся, не совершив греха;
Дерюгу носим, разорвав меха.
Блаженный в горе дух наш окрылен,
Освобожденный от цепей времен.
Летучей мышью с солнцем подружась,
В воде мы тонем, жаждою томясь.
Мы — побежденной рати главари,
Слепого стали звать в поводыри.
Нас род отверг, а мы горды родней;
Кичился месяц тем, что был луной.
Не выйдет трюк, коль опьянен трюкач,
Без ног и без стремян несемся вскачь.
Тоскуя по тебе, влачимся вдаль,
Ты, только ты — и горе, и печаль.
Пусть мы живем неспешно в мире сем,
Но быстро мы в объятья тьмы уйдем.
Ты приказала: „От тоски умри!“
В слезах я умираю, о, смотри!
И если знак тобою будет дан,
Ударю я в предсмертный барабан.
Волков зимой страшат мороз и снег,
И потому столь тепел волчий мех.
Напрасно „Доброй ночи!“ мне желать, —
Ночь без тебя не может доброй стать.
Уходишь ты, явиться не успев:
Ты пожинаешь не окончив сев.
Одной душой мы были на беду,
Что ж наши души ныне не в ладу?
Я должен преступить земной порог,
Чтоб ты прийти ко мне нашла предлог.
Душа моя безмерный гнет влачит,
Избавь ее от бремени обид.
Она тоской истерзана в груди —
Мне поцелуем душу возроди!
Душа, не одержимая мечтой,
Пускай слетает с уст, как вздох пустой.
Твои уста сокровище таят:
Исток блаженства, вечной жизни клад.
Весь мир — твоя невольничья ладья,
Мы все — рабы, но всех смиренней я.
Любимая, ты есть, пусть не со мной,
Но ты живешь, и в этом смысл земной.
Коль в сердце я тебя не сберегу,
Пускай оно достанется врагу.
Мы — это я, одно мы существо,
Двоим достанет сердца одного!
Мое страдает в ранах и крови,
Отдай свое мне, милость прояви!