Меджнун - дервиш на улице несчастных.
Лейли услада - грустный взгляд очей,
Меджнуна радость - скорбных слез ручей.
Лейли - к веселью красоты стремленье,
Меджнун - любви невольное мученье.
Лейли всечасно радует сердца,
Меджнун - людей печалит без конца.
Лейли красой сверкает совершенной,
Меджнун - любовь к той красоте нетленной.
Лейли - то перл девичьего стыда,
Меджнун жемчужиною горд всегда.
Увидеть друга - вот Лейли стремленье,
Меджнун к Лейли стремится в опьяненье.
И встретились два кипариса вновь,
Опять свела возлюбленных любовь.
Гранит ударился о грани стали, -
Покой и воля искрами сверкали.
Сердец их струны зазвучали в лад,
Рыданием был этот миг богат.
Она взглянула - усладила око,
А он взглянул - и скован был жестоко.
На море бед взвихрился ураган,
Меджнун упал без чувств, от страсти пьян
Не мог он предаваться лицезренью:
И на земле простерся бледной тенью.
Лейли не поднимала глаз на мир
И не могла взглянуть на свой кумир.
Достигли крайности ее страданья, -
Она упала наземь без сознанья.
Водою брызнувши в лицо Лейли.
Ее подруги в чувство привели.
Лейли! - они кричат сомкнувшись тесно,
Не стало бы родителям известно,
Что ты с чужим знакомство завела
И сердце в плен красавцу отдала.
Пристойно ль это для девицы скромной?
Ты станешь жертвою беды огромной.
Так безрассудно поступать нельзя,
К беде нас эта приведет стезя".
Собрав шатер с поспешностью великой,
Они с красавицею луноликой
Вернулись, чтобы ни отец, ни мать
О происшедшем не могли узнать.
Сидели в замке, проронить не смея
Ни слова про сокровище и змея[46].
* * *
Опомниться Меджнуну тут пришлось:
Он пробужден ручьем кровавых слез.
И что ж он видит? Нет его кумира!
Есть тело, прах - душа ушла из мира!
Он здесь, безумный, гурия ушла,
Его с собою сердце унесла.
Он платье разодрал, открывши вежды,
Отрекшись от себя и от одежды.
Бурнус пурпурный наземь бросил он,
Кровавыми слезами облачен.
Подобен он каламу был вначале[47],
С чалмою черной - знаменьем печали.
Но пламя вздохов до главы дошло
И черную чалму его сожгло.
Рубаху он с себя сорвал с презреньем,
Швырнул ее, как саван, с отвращеньем.
Искатель бедствий туфли бросил прочь, -
Влюбленным кандалы носить невмочь.
Просил прощенья у друзей и близких,
Сказал: "Немного вас - людей, мне близких.
Любовью одержимого увлек
Любви разбушевавшийся поток.
Вам лучше и не знаться бы со мною,
А то вас той же захлестнет волною.
Ведь я клеймом позора заклеймен,
Огнем безумной страсти я сожжен.
Когда огонь тот западает в душу,
Он скоро всю дотла снедает душу.
Забудьте о несчастии моем,
Не загорайтесь вы моим огнем.
Пусть мой огонь ответа в вас не будит,
Из-за меня хоть горя вам не будет.
Страсть дни мои одела в черный цвет.
Пришла любовь - и воли больше нет.
Ведь я - гнездо покинувшая птица,
В него я не желаю возвратиться.
Зачем о доме говорить? Туда
Не будет мне возврата никогда.
Когда отец мой выскажет желанье
Узнать о сыне, о его страданье -
Пусть на себе одежду разорвет -
Ему принес несчастье небосвод.
Скажите: "Старец, бедами богатый,
Не плачь и не рыдай из-за меня ты,
Не жалуйся на горькую напасть,
На то, что скорби отдан ты во власть.
Отец! Ведь прежде я не знал мучений,
Земных или небесных треволнений.
В небытии[48] не видел я забот,
Ни горестей, ни тягостных невзгод.
Извечно пребывал в благом незнанье
Любви и красоты очарованья,
Но ты, меня призвавши к бытию,
Тем самым радость умертвил мою.
Мне было б нужно стать твоей утехой,
А я тебе стал к счастию помехой.
Я мертв. Но ты покорен будь судьбе -
Живи и жди наследника себе.
Прости! Хотя тебе я сделал больно,
Я удалился от тебя невольно".
Я прежде был желанием томим,
Хотел я ведать счастье жизни с ним -
Но слезы страсти путь мой затопили,
Колючки бедствий душу мне пронзили".
И, написав отцу письмо в стихах,
Друзьям он передал его в слезах.
Я, увидав простор любви, схожу с разумного пути.
Мудрец! Увидев мой позор, не укоряй меня, прости!
Ты в горе ворот разорвешь, а я лишен одежд стыда.
Увы! Ведь у меня теперь одежда чести не в чести.
В пустынях диких буду жить - в обитель счастья не приду:
Зачем мне мрачный ад, когда лишь к свету я хочу идти!
Я разума приказ не чту, но не из прихоти пустой:
Любви-султану должен я покорность вечную блюсти.
Хоть вразумляют все меня, корят, хулят, но обо мне,
Как о царе земной любви, им спор приходится вести.
Молчи, аскет! Мне не забыть любовных мук, тоски по ней -
Не надо рая, гурий мне, - а ты, коль хочешь, к ним лети.
Мечтать мне сладко о кудрях, изогнутых, как лук, бровях,
Велик я, словно шах Хосров, - меня спеши превознести.
Стремится к славе человек - и я прославиться хочу:
Я славен пьянством[49], Физули, я у безумия в сети.
Тот, кто в науке сведущ был любовной,
Закончив свой завет немногословный,
В пустыне поселился, как дикарь,
Уйдя от всех, с кем близок был он встарь.
Как солнце, там бродил он одиноко,
Бродил бесцельно, забредал далеко.
О камни спотыкаясь, слезы лил,
Все камни он в рубины превратил.
Когда он плакал горькими слезами,
Окрестности он заливал ручьями.
Как туча горя, лил он слез дожди,
Он вздохи-молнии таил в груди.
Как бушевал дождя поток могучий!
Одна лишь капля из нависшей тучи
Пустыню залила б волной морской!
Когда б лишь искра молнии такой
Упала вдруг в бушующее море -
Оно бы высохло от вздохов горя..
47
Калам (тростниковое перо) сверху обматывался черной тканью, для того чтобы его удобней было держать.