В любви стремишься ты к небытию[61].
Давно известен ты во всей вселенной,
Пример любви ты самой совершенной.
Однако хоть страдалец ты, как я,
Едва ли столь могуча страсть твоя.
Ты - опьянен, в движенье неустанном,
Я скована томленьем постоянным.
Тебя хоть ночью друг спасет от мук,
А мне одна разлука только - друг.
Ты душу, как нисар, огню бросаешь,
Себя от муки этим ты спасаешь.
А я хочу душою горевать,
Сто душ имея, вечно тосковать.
Ты говоришь - душа тоской одета,
Но где же, покажи, тоски примета?
Взор полон ли горючею слезой?
Где вздох горячий, леденящий твой?
Где стойкость перед гнетом и страданьем,
Готовность к самым тяжким испытаньям?"
Да, в мотыльке нашла она изъян,
Бальзамом он не может быть для ран.
Осталось ожиданье и терпенье
И к облегченью мук своих стремленье.
До ночи, усыпляющей людей,
Был напоен слезами луг очей.
Когда же тьма окутывала зренье
И нисходил покой на все творенья,
Когда был друг и недруг усыплен
И только горемык не трогал сон, -
Тогда Лейли в пустыню выходила,
Рыданьем вдоволь душу отводила,
Бросала к небу вздох печальный свой
И тайны раскрывала пред луной.
О ты, порою, как мой стан, кривая
Порою полная и налитая!
То явишься, как горький мой недуг,
То исчезаешь, словно ты - мой друг!
По переменам тем судить нетрудно -
Полна любви ты к солнцу безрассудной.
Ты от разлуки ныне так худа,
В тоске и горе бродишь ты всегда.
Когда знакома ты с любовной мукой,
Смотри, как я измучена разлукой.
На пламя страстных вздохов погляди,
От тяжких мук меня освободи.
Пройди, луна, все дальние просторы
И все пустыни осмотри и горы.
Где милый мой, надежд моих оплот,
Мой царь царей, спаситель от невзгод!
И расскажи, как мучусь я, больная,
Печальной правды вовсе не скрывая".
Всю ночь томилась до утра она,
Смятеньем до краев была полна...
Когда же утром пташка запевала,
То иначе бедняжка тосковала:
"Во мне закваски жизни больше нет,
К утру остался от нее лишь след.
Уже пропущен миг благоприятный,
Когда я все сказать могла бы внятно...
Сейчас проснутся недруги кругом,
Нельзя о горе рассказать моем.
Я звездочка в созвездье страстной муки,
Свеча, горящая в дворце разлуки.
Днем я в тюрьме, чуть ночь - свободна я,
Днем смерть моя, а ночью - жизнь моя.
Ночь для меня подобна дню отныне,
Любя, я дня не вижу благостыни".
Вот, к ветру обратись, с тоской в груди
Лейли сказала: "Ветер, погоди!
Султану - славословие от нищей,
Тайком от всех снеси в его жилище.
Узнай, кто исцелитель бед его,
С кем он, когда со мною нет его.
В ком он находит ныне утешенье,
И помнит ли меня он в отдаленье?
Ты так ему скажи: "О царь царей!
От нищей отвернись - и не жалей ...
Ведь ты меня прекрасной прежде видел,
В весенней радостной одежде видел, -
Теперь я - горя и беды раба,
Как осень я желта, худа, слаба.
Но коль меня твои не ищут взоры,
Что сделает лишенная опоры?
Да, я, как желтый лист, измождена.
Ты - юн, и свеж, и светел, как луна.
Но пусть я в прахе, пусть я в униженье.
Я на твое надеюсь снисхожденье.
Как прежде, милосердным пребывай,
Старинную приязнь не забывай".
Так, звездочке подобная бессонной,
Она всю ночь томилась потаенно;
Рыдала, в скорбную одевшись тень . . .
Когда же новый занимался день,
Она себя завесой укрывала,
Невыразимо мучилась, страдала.
Неизлечимой горести полна,
Так проводила день и ночь она.
Ту, что была нежней прекрасной розы,
Днем страх одолевал, а ночью - слезы.
Весна, весь мир в живой одев наряд,
Всем чистым принесла своих услад.
Блестящим стало времени зерцало,
Земля небесным цветом замерцала.
Алхимик-ночь чудесным волшебством
И утро благовонным ветерком
Поникший стан фиалок распрямили
И розу жемчугом росы омыли.
Была омыта амброю земля,
Покрылись пылью мускусной поля.
Из туч катились вниз каменья града:
Им головы бутонов бить отрада.
Деревья раздавали тут и там
Из хлопка пластыри своим цветам[62].
А запах сладостный травы зеленой
Был нежной данью розе благовонной.
И украшали весь простор земной
Рубином - розы, травы - бирюзой.
Звала бутоны роза с дальней грядки.
Они раскрыли лепестки-загадки.
И четырех стихий всю благодать
Народы стали ясно понимать.
Кружимы ветром, лепесточки лилий
Своею тенью землю осветили,
И появились ручейки в тени,
И если б оросили сталь они, -
И сталь хмгновенно душу обрела бы,
Себе язык, - иль меч, - она нашла бы.
Так время красило луга, поля,
Подобной небу стала вся земля.
И солнце, неизменный светоч мира,
Всю землю освещая из эфира,
Сплетало так своих суждений нить:
"Нельзя от неба землю отличить",
Повсюду цветники несли отраду,
Повсюду людям пир давал усладу,
Повсюду счастье полнило людей.
Всем, давши чару, говорили: "Пей!"
И все же знала мать Лейли печальной:
Нет больше счастья у многострадальной.
На кипарис и розы не глядит,
И постоянно уст бутон закрыт...
Мать, не скупясь, из местностей окрестных
К Лейли красавиц собрала чудесных.
На луг пошла прекрасная Луна,
С цветами познакомилась она.
Хотела мать играть ее заставить,
Развлечь игрой и от скорбей избавить.
И девушки невинные пошли, -
Казалось, не касаются земли,
Там сняли с лиц они покров приличий
И скромности отбросили обычай.