Какой тут, расскажите, сад блаженных,
Что за людей я вижу совершенных?"
Ему сказали: "Рай ты видишь, друг,
Гилманы, гурии везде вокруг.
Те две луны с красою беспримерной -
Меджнун с Лейли, возлюбленною верной.
Они, спустившись в дол любви святой,
Своею просияли чистотой.
И вот в раю нашли покой желанный,
Служить им стали гурии, гилманы.
Они по доброй воле много лет
Терпели много горестей и бед.
Теперь они, покинув мир коварный,
В раю вкушают отдых лучезарный".
Когда был Зейд печальный пробужден,
Тотчас он людям рассказал свой сон,
И это послужило вере вящей:
Паломники ходили к ним все чаще.
О кравчий, я печален и уныл,
И говорить я не могу - нет сил.
Теперь вина мне не давай - не надо.
Я опьянен, вино мне хуже яда.
Я дни свои в беспечности провел.
Какой же я конец, скажи, обрел?
Утратил я клад жизни благородный,
И все дела мои прошли бесплодно.
О как ужасен небосвода гнет!
Всю жизнь мою расстроил небосвод!
Вчера, жемчужных слез лия потоки,
Сказал я небосводу: "О жестокий,
Всегда держа меня в сетях своих,
Меня лишил ты радостей земных.
Своим любимцам ты несешь блаженство,
Но гнет приносишь людям совершенства.
Когда б Меджнун был погружен во тьму,
Всегда бы верно ты служил ему.
Повиновался б ты его веленьям,
Его бы веселил круговращеньем.
Но так как полон был Меджнун ума,
И был он добр, и был он честь сама,
Лишил его ты уваженья близких
И заключил его средь самых низких ...
Когда б Лейли, как ты, забыла стыд,
Когда б Меджнун был ею позабыт,
То угнетать ее ты б не решился
И по ее желанию кружился.
Но избрала достойного она,
Она была добра, тверда, умна.
И ты ее в свои запутал сети,
И стало тяжело ей жить на свете...
Когда б я был мошенник или плут,
То помощь мне ты б не считал за труд.
Мое желанье слушал бы любое,
Под этим кругом жил бы я в покое.
Но раз я скромен, честен и стыдлив.
Меня ты угнетаешь, горделив.
Лишь этим твой круговорот известен,
И вижу я теперь, что ты - не честен".
Но небосвод, услышав тот укор.
Был на ответ решителен и скор:
"О ты, невежда, человек пропащий,
Ты мудрость мира без конца хулящий!
Вращаюсь по веленью бога я, -
Моя жестокость - преданность моя!
Но ты зато, ты действуешь греховно,
Одной лишь страсти предан безусловно.
Себя поэтом с гордостью зовешь,
Своею целью делаешь ты ложь!
Мудрец, которому "Меджнун" прозванье,
Моею властью приобрел все знанье.
Его безумцем только ты считал,
Ты притеснял его и угнетал.
Луну-Лейли, что светит горделиво,
Я за завесою берег ревниво.
А ты ее вручил молве во власть.
Чтоб каждый мог ее порочить всласть.
Зачем-то помянул ты Ибн-Салама
И про Ноуфала ты твердил упрямо.
Ну, кто такие выходки знавал?
При чем тут Ибн-Салам? Причем Ноуфал?
Хотел людей ты сказкой позабавить
И двух несчастных на весь мир ославить.
Узнав, что бедных смертный час постиг,
Ты начал поносить их в тот же миг.
Ты начал мертвых мучить беспричинно,
Людей блаженных ты извел кручиной.
Когда поймет твой тяжкий гнет народ,
Тебя к ответу, знай, он призовет.
Ужель ты этот суд без страха встретишь?
Вот задал я вопрос - ты как ответишь?
О попугай средь сада жемчугов,
Несчастный Физули, гранильщик слов!
Пусть небо в лицемерии жестоком
"Ты лжец!" - тебе кричит со злым упреком,
И пусть тебя поносит без конца,
Но слово - жемчуг, что родят сердца . . .
И душу словом мы опишем тоже,
Нет, слово - есть душа, коль молвить строже.
Ужель ты грех великий совершал,
Когда словами мертвых воскрешал,
Когда, влюбленных вспомнив, ты - наверно -
Обрадовал их души беспримерно?
Пepo! Ты дальний путь прошло со мной,
Тебя господь благословил святой.
Ты мне служило верно, не беспечно,
И вот у остановки мы конечной.
Ты помогало, не жалея сил,
Чтоб я дворец тот старый обновил.
Который слезным серебром окован,
Который амброй вздохов облицован.
Полны амбары жемчугов скорбей,
И слышен стон из окон и дверей.
Итак, посажен сад благоуханный,
Сто горьких клейм несут его тюльпаны.
Сад орошает крови сердца ток
И освежает вздохов ветерок.
И свой рассказ о двух сердцах печальных
Назвал я именем многострадальных.
В тот миг, когда рассказ был завершен,
Был знаком таинства отмечен он.
В тот день явились миру два влюбленных,
Любовью навсегда соединенных[86]
Завистник, не ругай меня, речист.
Не говори, что жемчуг мой нечист.
Пойми мою печаль и беспокойство,
От бедствия времен мое расстройство.
Что тут сказать, коль гнет невыносим,
Но оставаться я не мог немым.
И мыслей от меня не жди удачных, -
Ведь бедствия мои - из самых мрачных.
И не хули ты жемчугов моих, -
Ведь я немного получил за них.
Когда б стихам нашелся покупатель,
Я был бы кладов ревностный искатель.
Но я и так собой не дорожил,
Всю душу я в свои стихи вложил.
Не относись к моим стихам пристрастно,
Мою поэму не хули напрасно.
Здесь для пустых упреков места нет,
Коль ты способен, напиши ответ.
Не нападай упрямо на поэта,
Бессмысленно, несправедливо это.
Об этой книге доброе скажи;
Не можешь - так язык свой придержи.
86
В оригинале сложенные буквы этой строфы, имеющие цифровое значение, дают год написания поэмы - 1537 год н э. (943 г. хиджры).