Хайн Зоммерванд слушал не перебивая. В нем с новой силой пробудилось воспоминание о Норе, и это его очень стесняло.
— Хочешь еще немного вина? — спросила Ирмгард.
Неожиданно погас свет, глухо залаяли зенитки.
Они сидели друг против друга и вслушивались в темноту. Вдруг в комнате сверкнула молния, задрожали полы. Грохот разорвавшейся бомбы больно ударил в уши. Они продолжали сидеть молча.
— Дай мне руку, — попросила Ирмгард. Он протянул ей руку через стол.
— Вот она, — сказал он.
Она наконец нащупала его руку и положила на нее голову.
— Тебе страшно? — спросил он.
— Нет, это не потому, — ответила она.
Потом она сказала:
— Возьми свой бокал. На кухне есть балкон. Оттуда мы увидим, что произошло.
— Хорошо, — согласился Хайн. — Эта штука разорвалась где-то поблизости.
Она взяла его за руку и повела на кухню. Там было светлее. Через балконную дверь с улицы падал красный отсвет пожара. Достав водку, она наполнила бокал до краев.
— Только ее должно хватить нам обоим, — предупредила она.
Балкон был узким. Они облокотились на холодную железную ограду.
Лучи прожектора плели по темному небу паутину скорбных, бледных крестов. Ожерельями вспыхивали осветительные ракеты зенитных батарей, и тяжелые удары бомб сотрясали воздух. Из горящего дома на другой стороне улицы с треском и свистом вырывались языки пламени, а вслед за ними вспыхивали багровые пятна пожаров.
Прислонившись к плечу Хайна, Ирмгард смотрела вниз.
— Целый месяц каждую ночь одно и тоже, — сказала она. Она не жаловалась, а просто констатировала факт. Хайн вспомнил о детях, игравших в доме.
— Здесь есть бомбоубежище? — спросил он.
— В нем нет нужды, — сказала Ирмгард. — Неподалеку есть метро, и довольно глубокое. Многие ночуют там, но не все. Некоторые, вроде меня, думают: будь что будет.
— Ты так устала?
Ирмгард взяла его руку и положила ее себе на плечо.
— Нет, не беспокойся, — сказала она. — Я до жути нормальна. Просто ненавижу всякую осторожность.
— Но ведь ты здесь одна! — все еще с тревогой произнес он.
— В таких случаях я поступаю так, как сейчас: выхожу на балкон, смотрю и пью водку. Дай-ка мне бокал.
Город горел в разных точках. Наконец затихло шмелиное жужжанье самолетов, смолкли зенитные орудия. И только мягкие лучи прожектора метались по небу, бесшумно касаясь звезд.
Когда они вернулись в комнату, лампа на столике снова зажглась, но Ирмгард быстро выключила ее.
— К себе в казарму ты теперь не успеешь. Придется тебе заночевать здесь, — сказала она и потянула его за собой в комнату. — Оставайся у меня, хорошо? Прошу тебя. Сегодня я не хочу быть одной. Да и поздно ехать в город.
Она выпустила его руку. Хайн беспомощно стоял в чужой темной комнате, повторяя:
— Да, да, действительно уже очень поздно.
— Ложись в соседней комнате, Хайн. Там кровать Альберта.
На следующее утро он выехал в Альбасете — скучный, каменный городишко на краю равнины, где находилась база бригад.
Из груды книг на столе он не взял ни одной, а уехал с «Гиперионом» Гёльдерлина, который на прощание дала ему Ирмгард.
Несколько часов сна совершенно преобразили его. Они были чем-то вроде теплого, освежающего душа.
Бюрократическая холодность Альбасете, где праздность соседствовала с деловитостью, вернула его на землю. У него было много дел, и он не нашел времени, чтобы разузнать о враче, которого не встретил сразу по приезде. Поэтому он оставил тому записку, что заглянет еще раз, а сам помчался дальше. Было жарко и пыльно. На улице толпились солдаты и женщины в черном. Кафе и рестораны были переполнены, хотя ни кофе, ни пива не было, а из еды подавали разве что тарелку гороха с куском подозрительной на вид колбасы. Казалось, нет уголка, где бы можно было посидеть одному, и нет места, где были бы рады чужому обществу.
Так, по крайней мере, решил Хайн Зоммерванд, который в перерыве между беготней по учреждениям почувствовал себя усталым и лишним. Поэтому он поднялся по главной улице к маленькому парку на краю города.
Здесь они впервые построились, когда в Валенсии сошли с борта «Барселоны». Хайн Зоммерванд присел на одну из каменных скамеек, которым слой гипса придавал сходство со стволами деревьев. Ему вспомнился внезапный ливень, начавшийся в самый разгар торжества. Он хлынул на площадь и разогнал зрителей. Только добровольцы, как положено, остались стоять в строю и слушали речи, которых не понимали. Дождь вымочил их до нитки. Не беда, думали они, скоро выдадут обмундирование. Но прошло много времени, прежде чем им выдали армейскую амуницию.