Хайн вопросительно посмотрел на Керстена, но тот не захотел выбирать.
— Это смешно, — смущенно пробормотал тот. — Что же ты решил?
— Не обращай на меня внимания, я сто лет не мылся горячей водой, — сказал Хайн и выбрал одну из комнат, выходивших на улицу. Они поужинали напротив, в гостинице «Нуэво-Йорк», где им подали вино «Дурути» и где подвыпившие анархистские офицеры громогласно заявляли, что пора наконец свергнуть это преступное правительство.
Хайн перевел это Керстену. Хотя никто ого не понял бы, тот шепотом спросил:
— Это, вероятно, тыловики, трусы?
На что Хайн, доедая порцию риса по-валенсийски и еще раз взглянув на офицеров, ответил:
— Скорее всего, они с фронта. Может быть, пробовали заняться политикой и поняли, что здесь, в Мадриде, толку не добьешься.
— Но они неопасны? — спросил Керстен.
— Конечно, опасны. Но кто знает, где они опасней: в тылу, где выступают с подстрекательскими речами, или на фронте, где командуют войсками.
Они рано поднялись к себе, и Хайн Зоммерванд, выкупавшись, тут же заснул. Ночью его разбудили столь внезапно, что, проснувшись, он, ничего не понимая, сел в постели. Первое, что он услышал, был странный звук, который исходил от окна. Дрожало стекло, оно издавало этот тонкий, светлый и удивительно чистый звук. Вслед за тем ухнул взрыв.
Словно ожидая чего-то, Хайн подошел к окну и распахнул его. Он увидел площадь, кинотеатр с огромными черными воротами и кусок ясного ночного неба. Он высунулся из окна, но гула самолетов не услышал. По Гранд Виа промчалась машина с выкрашенными в синий цвет фарами. Вслед за тем Хайн услышал над головой свист снаряда. Не закрывая окна, он снова улегся в постель. К артобстрелам он относился совершенно спокойно. Когда в ночном небе просвистел очередной снаряд, он внимательно прислушался. Ему показалось, что снаряды летят прямо над гостиницей. Затем он попытался определить место взрыва. Они должны были упасть примерно в той части города, где жила Ирмгард.
Внезапно его охватил страх. Он не мог понять, как за весь день он ни разу не вспомнил о ней. Он снова достал томик Гёльдерлина, который она дала ему, и положил рядом с собой на ночной столик. Насчитав еще пять орудийных выстрелов, он подумал: «Только бы наводчики не ошиблись. Если возьмут чуть ближе, все гостиницы достанутся нам». Он удивился Керстену, возившемуся в своем номере, и снова заснул.
Ему приснился сон, и он вспомнил, что происходившее с ним во сне уже однажды снилось ему. С ним была Марианна. Они медленно шли по берегу моря. Марианна несла этюдник с красками, а он держал в руках ее мольберт. Они радовались осеннему солнцу и тому, что были одни. На маленьком полуострове Марианна установила мольберт. Сидя на земле, он следил за ней и чувствовал — это чувство завладело им еще по дороге сюда, — что должен обязательно сказать ей нечто очень важное. Но как это иногда бывает, когда ищешь какое-то слово: оно вертелось на языке, а выговорить его он не мог. Он чувствовал, что необходимо произнести это слово.
Его охватила паника. Он попытался взглядом выразить то, что было неизвестно и ему самому. Но как он на нее ни смотрел, она не понимала его. Тогда он в отчаянии протянул к ней руки, но его движение было столь резким, что Марианна испуганно отшатнулась и громко, пронзительно заплакала.
Сон на этом кончился, Хайн проснулся, а плач продолжался. Он напоминал дождь. Хайн представил себе осенний пейзаж с низко висящими свинцовыми облаками и грязную проселочную дорогу, ведущую к вершине окутанного туманом холма и дальше неизвестно куда.
Через равные промежутки времени в ночном небе свистели снаряды. Хайн чувствовал, как дрожит воздух, щекоча кожу в том месте, где находилось сердце. Он снова прислушался к этим хватающим за душу рыданиям. Они тронули его. Встреча с Ирмгард и рассказ врача о том, как умерла искавшая его Марианна, обострили его чувства. В последнее время ему самому казалось, что он постепенно черствеет, становится холоднее, равнодушней. Как хорошо, что это не так. Так, по крайней мере, он сейчас думал. Плач в соседней комнате сменился шепотом, иногда прерываемым вздохами, и Хайн, не стесняясь, слушал. Ему так часто приходилось наблюдать смерть, так почему бы не поприсутствовать и здесь? Он еще раз встал, закрыл наружные деревянные ставни, закрыл оконные рамы и наконец задернул занавески. После этого включил свет, вытащил лист бумаги и автоматическую ручку, сел на кровать, поджал колени, положил на них блокнот и принялся писать. Когда он закрыл окна, стекла снова принялись вибрировать при каждом выстреле и, дребезжа, издавали красивый, поющий звук. Хайн продолжал писать, прислушиваясь к шепоту в соседней комнате и звенящим оконным стеклам.