Завильский громко запротестовал:
— Не сравнивайте нас с молодыми идеалистами по ту сторону фронта, — насмешливо воскликнул он. — Для этого действительно нет никаких оснований.
— Дорогая Эрика, ты слишком далеко зашла! — укоризненно заметил Хартенек, но голос его звучал испуганно. И так сильны были в нем нотки страха, что это отметили все. Но еще более непонятным был для них вопрос Бертрама, который он задал изменившимся голосом:
— И вы видели его дневник, я имею в виду записную книжку этого пленного?
— Откуда?.. — взвилась Эрика, но не договорила до конца, обращаясь скорее к Хартенеку, который, побледнев, кивнул головой, но не ответил на ее грозный взгляд. Вопрос Бертрама поставил его в очень неловкое положение, ибо, когда Эрика давала ему записную книжку, он обещал молчать.
— Как? — торжествующе воскликнул Бертрам. — Уж не выдал ли я какую-то тайну?
На сей раз это прозвучало отнюдь не так безобидно, как ему хотелось. Внезапно всем стала понятна напряженность, возникшая между Хартенеком, Бертрамом и Эрикой.
С наигранной теплотой Эрика обратилась к Бертраму:
— Нет, нет, не вините себя ни в чем, Бертрам. Ведь у нас троих друг от друга нет тайн, верно?
Она пожирала Бертрама глазами. Тот хотел было ответить ей, но слова «у нас троих» так поразили его, что он не нашелся и не сумел скрыть свое смущение. К тому же слова — «у нас троих» — встревожили и Хартенека, который в ужасе всплеснул руками, словно случилось непоправимое.
Штернекер словно очнулся от забытья, в котором пребывал до сих пор. И действительно, Бертрам еще раньше заметил, как при упоминании дневника тот вопросительно поднял голову. И теперь как лунатик встал.
От обильных возлияний у него сел голос. Он хрипло спросил:
— Тайны? Кто говорит о тайнах, которых не существует?
Что-то потустороннее мелькнуло в его взгляде, призрачными казались и неуверенные движения: он как слепой шарил вокруг себя. Все перепугались, и, чувствуя надвигающуюся опасность, Хартенек громко окликнул его:
— Что вам угодно? Вы ведь ничего не слышали!
— Да, не слышал! — робко согласился Штернекер и снова сел. — Господин обер-лейтенант прав. Я все это время прислушивался к своему внутреннему голосу. — Затем он закрыл глаза, и его подбородок упал на грудь.
— Да он в стельку пьян, — решил Хартенек и, повернувшись к Завильскому, приказал: — Немедленно уведите его!
С огромным усилием, отразившимся на его лице, Штернекер снова поднял голову. Его глаза странно блестели.
— А я птица! — вдруг закричал он скрипучим голосом, радостно огляделся вокруг, по-птичьи защелкал и замахал руками.
Стало тихо. Все с ужасом смотрели на него. Завильский боялся пошевелиться, не говоря уже о том, чтобы увести его, как велел Хартенек.
— Братья убийцы! Братья убийцы! — крик Штернекера звенел в ушах. — Кто сказал, что тайн не существует? Их даже слишком много. Будьте осторожны. Берегитесь друг друга и самих себя. Тайны есть. Мы живем во власти тайн и умрем от их всевластия. А тебя, Бертрам, я должен предостеречь. Берегись ее!
Он указал да Эрику.
— Берегись ее. Когда-то я обвинял тебя в том, что ты убил Цурлиндена — нашего юнкера. Ты еще хотел вызвать меня на дуэль, но я извинился. Видишь, для тебя все еще тайна, почему я это сделал. Открою ее тебе. Я узнал, что его убил не ты. Он погиб из-за нее, из-за нее.
И снова Штернекер указал на Эрику.
Когда Завильский наконец схватил его за руку, он вырвался.
— Нет! — крикнул он. — Я выбываю из вашего общества. Из общества тайн, прячущихся в холодных сердцах, скрытых в гнилых душонках. Братья убийцы, с сегодняшнего дня вы мне больше не братья. Воздух принадлежит не вам, а мне. Какую мерзость вы несете в небо! Навозом своих душ вы пачкаете лучи солнца, грязью своих сердец мараете золотой край облаков, а своей подлостью отравляете свежий воздух. Не смейте портить эфир своим гнусным безумием, ползите в трясину к червям, в болото к убийцам. Вы нечисть, так бесчеловечно пользующаяся прекраснейшим инструментом людей!
Его озаренное безумием лицо вновь омрачилось и застыло. Последним усилием воли он еще раз огляделся вокруг.
И снова принялся чирикать, издавать каркающие звуки, снова замахал руками, на этот раз все сильнее и яростнее, будто хотел взлететь, взвиться высоко в воздух и улететь. При этом он с силой колотил Завильского в грудь. Стряхнув оцепенение, курносый Завильский с помощью Хааке и Вильбрандта наконец вытолкал Штернекера из зала.