— Да, сэр, — ответил Хорнблауэр и в тот же миг по лицу Мастерса понял, что употребил неправильное слово.
Прежде чем Мастерс успел сделать ему замечание, он исправился, с трудом веря, что люди произносят такие слова не только на сцене.
— Есть, сэр, — и после секундного раздумья снова поднес руку к полям шляпы.
Мастерс отсалютовал в ответ и обернулся к одному из посыльных, дрожавших под слабым укрытием фальшборта:
— Юнга! Проводите мистера Хорнблауэра в мичманскую каюту.
— Есть, сэр.
Хорнблауэр последовал за мальчиком к грота-люку. От морской болезни он едва держался на ногах, да еще чуть не падал всякий раз, как резкий ветер заставлял «Юстиниана» толчком натягивать якорный канат. Подойдя к люку, юнга скользнул вниз по трапу. Хорнблауэру пришлось уцепиться за поручни и с опаской спускаться сначала в полутьму нижней пушечной палубы, затем в сумрак твиндека. В ноздри ему ударили разнообразные и необычные запахи, в уши хлынули странные незнакомые звуки. У подножия каждого трапа юнга терпеливо ждал, в лице его читалось плохо скрываемое презрение. За последним спуском несколько шагов — Хорнблауэр окончательно потерял всякое представление о направлении и не знал, идут ли они к корме или к носу, — и они очутились в темной нише. Сальная свеча, воткнутая в медную пластину на круглом столе, лишь сгущала тени. За столом сидели человек шесть без сюртуков. Юнга исчез, оставив Хорнблауэра стоять, и прошло несколько секунд, прежде чем на него обратил внимание усатый мужчина, сидевший во главе стола.
— Говори, ужасное виденье, — произнес тот.
Хорнблауэра затошнило. Сказывалось путешествие в лодке, духота и вонь твиндека. Говорить было трудно, и он не знал, как выразиться.
— Меня зовут Хорнблауэр, — пробормотал он наконец.
— Здорово же тебе не повезло, — без тени сочувствия произнес другой мужчина.
Тут в ревущем мире за бортом корабля ветер резко сменил направление, слегка накренив «Юстиниана», повернул его и вновь рывком натянул якорные канаты. Хорнблауэру показалось, что мир перевернулся. Юноша закачался и покрылся потом, хотя весь дрожал от холода.
— Я полагаю, вы явились, — продолжал усатый, — чтобы пробиться в общество наиболее достойных людей. Еще один тупоголовый невежда явился осложнять жизнь тем, кому придется его учить. Посмотрите на него, — говорящий жестом призвал внимание компании, — только посмотрите. Последнее дурное приобретение нашего короля. Сколько вам лет?
— С-семнадцать, — выговорил Хорнблауэр.
— Семнадцать, — с подчеркнутым отвращением повторил усатый. — Чтобы стать моряком, вам надо было начать в двенадцать. Знаете разницу между топом и фалом?
Это вызвало у компании смех, характер которого был совершенно ясен смятенному уму Хорнблауэра. Он понял, что его осмеют независимо от того, скажет он «нет» или «да». Он выбрал нейтральный ответ.
— Это первое, что я посмотрю в «Кратком курсе навигации» Нори, — сказал он.
Тут корабль опять накренился, и Хорнблауэр полетел на стол.
— Джентльмены, — начал он жалобно, думая, как же ему выразиться.
— Господи! — воскликнул кто-то за столом. — Да его укачало!
— Укачало в Спитхеде! — с отвращением и злорадством произнес другой.
Но Хорнблауэру было все равно — некоторое время он не сознавал, что происходит. Нервное возбуждение последних дней, возможно, подействовало на него сильнее, чем путешествие в лодке и качка на «Юстиниане». Тем не менее это означало, что к нему накрепко прилипло прозвище «мичмана, которого укачало в Спитхеде». Понятно, прозвище это не скрасило одиночество и тоску первых дней в Ла-Маншском флоте, который стоял тогда на якорях с подветренной стороны острова Уайт, добирая недостающую команду. Пролежав полчаса в гамаке, куда уложил его вестовой, Хорнблауэр пришел в себя и даже смог доложиться первому лейтенанту.
Через несколько дней он уже ориентировался на корабле и не путался под палубами, не разбирая, где нос, а где корма (как в первые дни). Он научился различать лица других офицеров и не без труда усвоил, где должен находиться по боевому расписанию, во время вахты, когда убирают и когда ставят паруса. Он достаточно разобрался в своей новой жизни, чтобы понять: она могла быть много хуже, скажем, попади он на борт корабля, немедленно выходящего в открытое море. Это его не утешало; ему было тоскливо и одиноко.
Робкий от природы, он трудно сходился с людьми, а вдобавок обитатели мичманской каюты оказались намного старше его — пожилые подштурманы с торговых судов, мичманы, из-за отсутствия покровительства или по неспособности сдать экзамены к двадцати-тридцати годам так и не ставшие лейтенантами. Поразвлекшись вначале насчет новичка, они вскоре перестали его замечать. Хорнблауэра это устраивало — он замкнулся в своей скорлупе и постарался привлекать как можно меньше внимания.