У Вайнберга было такое чувство, что Кунце его вообще не слушал. Капитан о чем-то задумался.
— Если вы не возражаете, господин комиссар, — сказал Кунце, — я бы хотел проделать один эксперимент. Я хочу, чтобы обмен писем между Дорфрихтером и его женой продолжился.
Вайнберг кивнул.
— Да, это, я думаю, стоит сделать.
— Но как? Я не думаю, что эта Пауш согласится сотрудничать. Идеалистам трудно внушить что-то разумное. В принципе они ужасны.
— Я тоже не думаю, что с ней что-то получится. У нас в Бюро безопасности есть одна сотрудница. Она могла бы отправиться с письмом Дорфрихтера к его жене и сказать, что фрау Пауш заболела.
Кунце кивнул.
— Туттманна я распоряжусь сегодня арестовать, но не в служебное время, а у него на квартире. Его арест должен держаться в тайне, особенно от прессы. На место Туттманна я поставлю абсолютно надежного человека. Он скажет Дорфрихтеру, что Туттманн заболел. Остается только надеяться, что Дорфрихтер ничего не заподозрит.
— И что вы хотите этим добиться?
— Минуту, я еще не закончил. Я хочу проинформировать прессу об истории с Митци Хаверда.
Комиссар посмотрел на него озадаченно.
— Когда?
— Чем скорее, тем лучше.
— Вы хотите, стало быть, сломать Дорфрихтера морально.
— Да, именно этого я и хочу.
— И вы полагаете, с оглаской этой истории вам это удастся?
— Да, я надеюсь. Его жена будет оскорблена до глубины души и, возможно, даже окажется в стане его противников. Этого-то он и боится, иначе не просил бы меня сохранить эту историю в тайне.
На следующий день в «Новой свободной прессе» появился эксклюзивный материал об афере с Митци Хаверда. Марианна Дорфрихтер еще спала. С момента ареста ее мужа сон был единственным убежищем от всего этого ужаса. За ночь она вставала дважды покормить ребенка, но быстро засыпала снова. Йоханн Людвиг — его крестили днем раньше, Йоханн — имя в честь деда со стороны отца, Людвиг — со стороны матери — был на редкость спокойный ребенок. Марианна боялась, что все треволнения перед родами могли сказаться на ребенке, но этого не случилось.
Радость материнства, обычную для молодых мам, Марианна как-то не ощущала. Ей трудно было представить, что это крохотное существо — ее дитя и она за него всю жизнь, по крайней мере пока он не вырастет, несет ответственность. Будущее внушало ей и без того страх, а иногда и моменты отчаяния, когда разлука с мужем казалась вечной, особенно теперь, когда визиты фрау Пауш стали редкими. Теперь она знала по крайней мере, что Петер по-прежнему ее любит. Его письма успокаивали ее, но и вызывали очаянную тоску по нему. Ночами Марианну преследовали сны, а когда она просыпалась, все тело ныло от неутомленной страсти. И это тоже пугало ее, так как до сих пор сексуальные потребности она считала привилегией мужчин; женщины для того и были созданы, чтобы идти навстречу этим потребностям, и совсем не обязательно при этом получать еще и удовольствие.
Хотя Марианна и любила своего мужа больше всего на свете, в номер отеля в Бадене недалеко от Вены, где они должны были провести свадебную ночь, она зашла, дрожа от страха, как овечка перед закланием. Она понятия не имела, что ей предстоит.
Свадебная ночь была позади. Но еще день после этого она пребывала в каком-то трансе. Переход от пьедестала к постели был слишком быстрым. Марианна никогда еще не видела мужчину в кальсонах, а еще меньше мужчину в кальсонах, который бы рядом с кроватью мочился в ночной горшок. Она закрыла глаза, заткнула пальцами уши и взглянула на него только тогда, когда он был полностью одет в свою форму с золотыми галунами и блестящими пуговицами. Даже тогда он показался ей совершенно чужим, и она не могла обнаружить в себе ни малейшего проблеска той любви, которую еще недавно к нему питала. «В душе глухо и пусто, — отвлеченно думала она о себе. — Остается только монастырь или покончить с собой». И вдруг все изменилось. Момент этого необъяснимого превращения навсегда остался в памяти. Они собирались на прогулку, и он спустился вниз раньше и ждал ее возле отеля. Она вышла из дверей, и, когда увидела его стройную, грациозную фигуру на фоне полного осенними красками сада, ее как пожаром охватило любовью к нему. Казалось, что он был в отъезде и, когда она считала его уже погибшим, вернулся целым и невредимым. Она побежала и прижалась к нему изо всех сил. Тело, которое ей казалось прежде чужим, стало таким же близким, как и ее собственное. Она никогда не рассказывала ему о муках этих первых дней. Если он что-то и заметил, то принял это, вероятно, за естественную реакцию девушки, потерявшей свою невинность.