«Вот она какая — Италия», — подумала Марианна. Петер обещал ей показать следующим летом Венецию и Рим. Это должна была быть их первая совместная поездка. И вот она в Италии, но без Петера. Ночью, когда она просыпалась от стука колес, она все время не могла решить, не сойти ли ей с поезда. Она дала себе срок до Милана, где остановка должна быть долгой, так как спальные вагоны будут прицеплены к марсельскому поезду. И вот теперь, за минуту до отправления поезда, она все еще ничего не решила.
Когда история с Митци Хаверда попала в газеты, ее навестил доктор Гольдшмидт. Сначала Марианна не хотела его принимать, но он настаивал, и она позднее была рада, что уступила. Он был полон сочувствия, совсем не так, как мать, которая пыталась ей внушить, что Петер не сделал ничего дурного, что самые идеальные мужья нет-нет да и согрешат, что, мол, вполне нормальное дело. В то время как фрау Грубер обвиняла дочь в глупости и эгоцентричности, Пауль Гольдшмидт выказал полное понимание того, насколько она была оскорблена. Она не помнила уже, когда он впервые упомянул о Ривьере. Он постоянно повторял, что это приглашение абсолютно не связано с какими-то требованиями или условиями; она ни в коем случае не должна будет делать что-то, чего она не желает. Он богатый человек, а на что нужны деньги, если не для того, чтобы помогать друзьям? Она пережила столько ужасного; ей нужно сменить обстановку, чтобы восстановить силы, и не ради себя самой, а во благо ребенка.
Марианне было ясно, что они играют между собой в какую-то игру. Она делала умышленно вид, что не знает ни правил игры, ни чем эта игра должна закончиться.
Раздался пронзительный свисток, поезд тронулся и покинул Милан. На Марианне было надето пальто, в сумочке было достаточно денег, чтобы вернуться в Вену, но она ничего не предприняла. Как будто почувствовав важность момента, из своего купе вышел доктор Гольдшмидт. Казалось, он был удивлен, увидев ее в коридоре в пальто и шляпке.
— Я как раз собирался посмотреть, проснулись ли вы. Ну а теперь мы можем пойти позавтракать, — сказал он.
Они пошли вместе в вагон-ресторан. Марианне и раньше доводилось ездить в поездах с хорошим обслуживанием, в том числе и в вагонах-ресторанах, но все это не шло ни в какое сравнение с тем, что было им предложено сейчас. Путешествие с Паулем Гольдшмидтом напоминало участие в отличной театральной постановке — актеры играли на пределе своих творческих возможностей, все сцены следовали четко одна за другой, реплики были точны до последнего слова, без тени импровизации.
В Ницце их встречали на двух больших автомобилях. Вокруг суетилась куча лакеев во главе с человеком в полосатых брюках и черном камзоле, который своим величественным видом напоминал как минимум бургомистра города.
Чтобы избежать внимания этих «шакалов пера», как назвал прессу доктор Гольдшмидт, он снял у одного французского аристократа виллу в получасе езды от Ниццы. К вилле вела извилистая дорога, которая следовала всем изгибам берега моря. Доктор посоветовал Марианне не называть свое имя, и в полиции — все иностранцы должны там регистрироваться — она была записана под именем Альбины Браммер: не замужем, католичка, австрийка по национальности, рожденная в 1886 году в Бад-Гаштейне. Марианна спросила себя, существует ли эта Альбина действительно или это только плод фантазии доктора Гольдшмидта.
Поездка радовала Марианну, но долгое путешествие немного утомило ее, и она задремала. На первом указателе, который она увидела, открыв глаза, значилось Эце. Они ехали по шоссе, параллельно железной дороге, по ту сторону которой был спуск к морю. За вокзалом они остановились перед богато украшенными коваными воротами, на которых сверху было указано имя владельца «Eze les Cellets». Лакей отворил ворота, и они поехали по парку мимо двухэтажного дома и других небольших строений и остановились у бокового входа виллы с розовыми стенами, которая, как это обычно бывает на Средиземноморье, была воздвигнута на напоминающем эспланаду выступе скалы над морем.