Венцель был в дурном настроении. Один из репортеров газеты социалистов «Арбайтсцайтунг» откуда-то пронюхал о том, что Петер Дорфрихтер сознался в совершенном преступлении, и утром в газете была большая статья об этом. Венцель знал, что эрцгерцог, наследник престола, терпеть не мог, если новости доходили до него, когда публика их уже знала. В том, что это произошло, Венцель винил Кунце.
Кунце в этот день пришлось пережить не только неудовольствие Венцеля. Этим вечером впервые у них с Розой произошла семейная ссора. Роза потребовала от него, чтобы Кунце делил с ней в спальне широкую супружескую кровать, он же настаивал на том, что он будет спать в маленькой комнате, которую он у Розы снимал раньше. Она обрушилась на него со слезами и упреками, и он узнал, как и многие супруги до него, что из покладистых, без особых претензий любовниц не обязательно получаются такие же покладистые и без особых претензий жены. Тем не менее он провел эту ночь в своей собственной узкой кровати, и Тролль лежал в ногах.
Когда Кунце на следующее утро зашел в приемную своего бюро, со скамейки, стоявшей у стены, поднялся человек. Лицо его показалось Кунце знакомым, но имя не приходило в голову. Непонятно по какой причине его и без того плохое настроение стало еще хуже.
Посетитель поднялся.
— Могу я попросить вас, господин капитан, о небольшом разговоре?
— Фридрих Габриель! — воскликнул Кунце и спросил себя, почему он сразу не узнал его.
— Так точно, господин капитан, — сказал Габриель, слегка поклонившись и щелкнув каблуками.
Он был аккуратно одет, слегка засаленный черный костюм был хорошо отглажен, белая рубашка была безупречно чистой, туфли почищены. На лице не было ни малейшего следа гнева или враждебности, и, хотя со времени их последней встречи он слегка постарел, его выправка и в штатском выдавала в нем бывшего офицера.
— Разумеется, господин Габриель. Прошу, — сказал Кунце и открыл дверь своего бюро. На пороге они столкнулись, каждый пытался пропустить вперед другого. В бюро Кунце предложил посетителю стул и сигарету.
— Как вам жилось это время, господин Габриель? — спросил он.
— Благодарю вас, господин капитан, очень хорошо, — ответил чисто формально Габриель.
Ни слова жалобы. Такая сдержанность вызывала в Кунце некую обеспокоенность.
— Насколько я в курсе, вы больше не служите на почте. Надеюсь, вы нашли что-то подходящее? — внимательно вглядываясь в лицо посетителя, спросил Кунце, а в голове промелькнуло: «Мне, видимо, доставляет удовольствие мучить других».
— В известном смысле да, господин капитан. Я работаю на молочном предприятии в Хадерсдорфе. Примерно полчаса езды. Там я и бухгалтер, и управляющий, и правая рука — словом, все в одном лице. Совсем неплохое место. Я сам себе хозяин, у меня приличная квартира, и я имею дело с хорошими людьми. И все же, — он запнулся, как бы подыскивая слова. — Короче говоря, господин капитан, я пришел к вам, потому что нуждаюсь в вашем ходатайстве. Я очень хочу вернуться в армию.
Кунце не верил ушам своим.
— На самом деле? — Ему хотелось добавить: «После всего, что вам сделали?»
— Вчера вечером я прочитал в газете, что господин обер-лейтенант сознался во всем. Теперь я свободен от каких-либо подозрений, что имел к этому делу какое-то отношение. Я уволился из армии с безупречным аттестатом и, будучи на гражданской службе, берег свою репутацию. Я хотел бы просить вас, господин капитан, о поддержке, когда я подам заявление о моем восстановлении в армии.
— Вы получите мою неограниченную поддержку, — сказал Кунце. — Я постараюсь сделать все, что смогу. Но вы позволите мне один вопрос, господин Габриель? И я надеюсь, вы не сочтете его навязчивым. Что побудило вас к этому решению?
— Напротив, я благодарен вам за ваш интерес, господин капитан. Я хотел бы вернуться в армию, потому что я к ней принадлежу. Я был четыре долгих года гражданским и все время ощущал себя как в ссылке. Вы должны учесть, что я с десяти до двадцати шести лет моей жизни носил, как и все в моем окружении, военную форму. Я говорил языком армии, выполнял приказы и следовал предписаниям тоже армии.
— Но как вы можете одобрять эти предписания после всего, что с вами сделали?
Хотя Кунце твердо решил не касаться прошлого, у него вырвались эти слова.
— Я воспитан на принципе не одобрять что-то, а просто это принимать. Возможно, это и является причиной того, что я в гражданской жизни не смог найти себя. Там постоянно сталкиваешься с вопросом: правильно или неправильно? Нужно постоянно принимать решения, а если ты уклоняешься от этого, тебя обвиняют в недостаточной дееспособности. Вы можете назвать меня трусом, но я сыт по горло слышать, что я взрослый человек и должен за все отвечать сам. Я хочу, чтобы снова, как во времена моего детства, другие думали за меня и решали, как все должно быть. Вы можете это понять, господин капитан?