— А потом самого себя? — Он усмехнулся: — Сегодня это уже второе такое предложение! Разница только в том, что те сочувствующие не выразили желания умереть вместе со мной. Нет, любимая. Я не застрелю ни Тролля, ни себя.
— Тролля?
— Уж не думаешьли ты, что мы оставили бы его? Для газет будет гораздо заманчивее, если и собака участвовала в этом спектакле!
— Ты отвратителен!
— Нет, я трезво смотрю на вещи. В такие игры я не играю. Кстати, ты поведала капитану, что ты сказала мне, когда мы с тобой говорили о списке моих однокашников, которых с первого ноября переводят в Генеральный штаб?
— О каком списке?
— Так ты снова забыла? Я тебе показал список, а ты сказала, что еще раньше была знакома с капитаном фон Герстеном. Он пытался за тобой ухаживать, и если бы ты ответила на его ухаживания, то была бы сейчас, наверное, женой офицера Генерального штаба, а не простого пехотного обер-лейтенанта.
— Я так не говорила, — запротестовала она.
— Говорила, говорила.
— Я тебя только подразнить хотела!
— Да я знаю. И все-таки: если тебя кто-нибудь спросит, — этого никогда не было! Ты поняла? Никогда! Я тебе никогда не показывал этот список, и мы никогда об этом не говорили. Ты вообще не знаешь, видел я этот список или нет. И даже если я его читал, то при тебе ни разу о нем не упоминал!
— А почему это так важно?
— Это не важно. То есть не очень важно. Но людям поручено расследовать это злополучное дело, чтобы успокоить общественность и прессу. Они готовы ради сохранения добрых отношений между гражданскими властями и армией пожертвовать невиновным. Дело заключается в том, что я отказался быть жертвенным барашком.
Постепенно она стала чувствовать себя лучше, но до конца еще не успокоилась.
— Я им рассказала, что ты послал венок на могилу Мадера. Это не может тебе навредить, правда?
— Конечно нет. Мадер был мой товарищ. Хороший парень. Прекрасный офицер. Не луч света, но с ним всегда было интересно. Его все любили. А кроме этого, — он запнулся на мгновение, — а кроме этого, у меня была особая причина любить его. Однажды он спас мне жизнь.
— Неужели? — она была удивлена до крайности. — Ты мне никогда об этом не рассказывал.
— Нет.
— И каким же образом он спас тебе жизнь?
— Ах, это долгая история. Я тебе расскажу об этом в другой раз. Мы сегодня вообще будем ужинать, а?
2
На следующий день после допроса Дорфрихтера в Линце в полицай-президиуме Вены утром появилась невысокая, плотного телосложения женщина лет сорока. Ее сопровождал полный чувства собственного достоинства мужчина в хорошо отутюженном, но довольно поношенном черном костюме. Мужчина сказал, что им необходимо встретиться с полицай-президентом Бржезовски. Их проводили в кабинет капитана полиции Кубелика. Мужчина отрекомендовался как старший почтовый советник Блош.
— Позвольте представить вам фрейлейн Анну Поссельт, служащую почтового отделения номер 59, — сказал он Кубелику. — Я думаю, у нее есть важная информация по делу Чарльза Френсиса.
При попытке выяснить подробности Блош ответил, что фрейлейн Поссельт хотела бы говорить с самим полицай-президентом. К этому моменту у капитана полиции зародились серьезные сомнения в том, может ли фрейлейн Поссельт вообще разговаривать, так как с самого начала встречи она не проронила ни звука. В своем длинном, до пят, пальто, темными глазами и черными волосами, круглым как луна лицом она напоминала ваньку-встаньку.
Спустя некоторое время фрейлейн Поссельт и ее сопровождающий были приняты полицай-президентом Бржезовски. Бржезовски был вежлив, но, к разочарованию Блоша, не проявил большого интереса к их визиту. В последние дни поступило множество сообщений о якобы важных свидетельствах от людей, стремящихся попасть в газеты. Но он, как и прежде, был убежден, что преступника нужно искать среди военных. Генерал Венцель и его группа допрашивали в Линце некоего обер-лейтенанта, и ходили слухи, что речь идет о скором его аресте. Тем не менее был вызван секретарь, чтобы стенографировать сообщение фрейлейн Поссельт.
— Она одна из моих самых добросовестных служащих, — сообщил советник Блош. — Более двадцати лет безупречной службы. — Он обратился к женщине: — Расскажите-ка господину полицай-президенту о польском еврее и о письмах.
Фрейлейн Поссельт сделала глубокий вдох.
— Это было четырнадцатого ноября, незадолго до восьми. Перед моим окном — «Заказные письма и продажа почтовых марок» — стояла очередь из нескольких человек, а этот польский еврей был вторым и чуть шею себе не свернул, хотел узнать, почему я так долго вожусь, хотя на самом деле я все делаю моментом. Когда дошла его очередь, он протянул мне пачку писем. Обычные письма, марки уже наклеены. Тогда я сказала ему, что их нужно бросить в почтовый ящик. А он мне отвечает, что письма из ящиков только что вынули — тут он не врал — двое коллег как раз сортировали их, он попросил передать его письма моим коллегам, чтобы успеть к следующей доставке. Клиент был такой настырный, извините, просто привязался с этими письмами. Я его спрашиваю, что, мол, у вас горит, что за спешка? А он отвечает, что, значит, его послал господин обер-лейтенант с этими письмами из Галиции и их позарез нужно тут же отправить. Тогда, чтобы отвязаться от него, я ему показала, как обойти стойку и положить письма на сортировочный стол. Ну, он так и сделал.