Партизан пытались взять еще в селе – наводка была точной, но бандитские связные успели выскочить из хаты. На выгоне по беглецам палили, как в тире, но разве из винтовки возьмешь? Был бы пулемет… Теперь вот в лес придется лезть, рискуя напороться…
Микола уже чувствовал себя мишенью: зеленовато-светлого хаки польская шинель (не греет, зараза), черные брюки и кепи – на снегу вроде подпаленной вороны скачешь. Всадит партизан пулю…
Выстрел… Полицейские попадали, Грабчак тоже поспешно зарылся в ненадежную белую защиту. Брюки мигом промокли, в голенищах таял снег. Микола передергивал затвор, стрелял в подозрительные сугробы. Где гаспид [21]?
– Стой, стой, хлопцы, попусту не палите, – закричал Юрко. – Вон он, видползает!
Красницкий тщательно прицелился…
Сразу подходить к дважды раненному партизану не рискнули – сначала Юрко кинул гранату. Взрывом сшибло с высоких кустов снег. Отряхиваясь, подошли.
– Еще жив, мерзотник, – удивился Красницкий.
Валялась в снегу винтовка с открытым затвором, торчали клочья красной ваты из обильно посеченной осколками спины – партизан все еще слабо шевелил ногой, словно опору нащупывал.
– Вставай, жидок, вставай, – приказал Красницкий. – Кончим как человека.
Юрко ногой подцепил тело, поднатужился, перевернул и принялся обтирать испачкавшийся сапог о снег.
– Шо, отбегался, злочинец? – Красницкий смотрел в лицо раненому.
Бандит размазал кровь у рта – кисть дрожала от боли – и ответил хриплым матом. Никакой, понятно, не еврей и не комиссар – по роже и словам тутошний, небось, родом из этой Яновки и будет.
– Кончай его, Грабчак, – озираясь, приказал Красницкий, – не ровен час, набегут дружки краснопузые.
Микола поднял винтовку – бандит глянул в ствол, потом поверх. На подбородке висела слюна кровавая, но лицо спокойное, пустое. Нагляделся на такие лица Микола, потому сразу на спуск нажал…
Потом волокли убитого обратно к селу. Красницкий как старший шагал налегке, Юрко тоже разом о «простреле» в пояснице вспомнил и лишь трофейную винтовку нес.
Микола крепче хватался за ворот засаленного бандитского ватника – тянулась за мертвецом глубокая борозда, и снег все подлипал, саботажил…
На том заснеженном выгоне пришла Грабчаку мысль, что все это надолго, а то, не дай бог, и вовсе навсегда…
Снова перевели Миколу – в Житомире было легче – 110-й батальон из города на операции не выходил. Но все равно чуть не убило.
– …В молчанку играть будешь? – следователь [22]и сам баловался пистолетом, презрительно оттопыривал губу, нависая над девкой. Та плакала, сжавшись на табурете, закрывала ладонями лицо. Правильно закрывала – с такой мышиной мордой, да этакую худосочную, и на кровать запрокидывать никому неохота.
Микола стоял у двери, на всякий случай прикрывая прикладом оттопыривающийся карман – дом обыскали наскоро, жили здесь сущие торбешники [23], кроме баночки малинового варенья, ничего и не подвернулось. Зато на пачку припрятанных листовок сразу наткнулись, да лично Грабчаку-то что в них толку? Это следователь отрапортует, что еще одно подпольное большевистское гнездо ликвидировано, немцы ему великий «гут» и скажут.
В большой комнате плакала мать дуры-девки, хрустели черепки посуды да стекляшки сбитых со стены фото – полицейские топтались, со скуки второй раз шкаф потрошили.
– …Ты скажи, кто подучил? – напирал гестаповец. – Не своим ты умишком домирковуволася ту брехню распространять, ох, не своим. Переписывала вранье, не ленилась. «Сталинград наш, Красная Армия скоро придет. Не верьте фашистским сволочам». Да знаешь ли ты, дурья башка, что тот Сталинград давно уж под немцем? Окружили там целую армию москалей и мордвы, теперь не знают, куда гнать полоненных…
Девка тупо всхлипывала. Следователь и сам был из кацапов, потому вворачиваемые им украинские словечки звучали смешно и неубедительно. «Домирковуволася» – вот чудик гнилозубый. А еще из интеллигенции.
– Ты скажи, кто заставил. Жалко ж тебя, дурочку, – следователь сердито мигнул Миколе.
Грабчак постарался рявкнуть грубее, как учили на курсах по допросу:
– Да що с ней говорить, пан следователь? Отдать шкуру комсомольскую в подвал, там Стецко из нее клещами правду мигом вытянет. Ноготочек за ноготочком повыдерет, потом на «козла» посадит…
– Жалко. Молодая ведь совсем, – вздохнул добрый следователь. – Пан Стецко привык девушек изнутри рвать, замучает, что ту муху.
Девка всхлипнула чуть громче.
– Чего ты там? Ясней говори. Да не бойся, в подвале дней десять посидишь, потом выпустим, – подбодрил следователь.
– Я напишу, – прохлюпала девка.
Микола сдержал вздох – это сколько ж здесь еще торчать? Может, в погреб слазить, соленых огурцов к ужину набрать? Вроде добрые огурцы. Ведро там имелось…
– Пиши, – оживился следователь. – Адреса, фамилии, кто агитировал, откуда сводку взяли. Сейчас бумагу и карандаш дам…
– У меня своя есть. Только я не все адреса знаю… – девка тяжко поднялась с табурета, шагнула к этажерке. Видимо, машинально подняла сброшенную на пол кружевную салфеточку, зачем-то отодвинула от стены хлипенькую этажерку, сунула в щель руку…
Микола, занятый мыслями о ведре и огурцах, сразу не сообразил. Зато следователь, взвизгнув, кинулся к девке – та уже держала в руке РГД – граната была давешняя, на рубчатой оборонительной «рубашке» краска подоблезла.
– Отдай, сучка! – следователь пытался вырвать или выбить гранату, девка, еще больше ссутулившись, вывертывалась. РГД в ее руках казалась огромной, полудетские бледные пальцы неумело пытались сдвинуть чеку-предохранитель…
– Да стрельни в её! – опомнившись, заорал Микола и попятился в дверь спаленки.
Растерявшийся следователь попробовал вскинуть пистолет к голове девки, та с ловкостью собачонки цапнула мелкими зубами за кисть, сжимающую «браунинг», – гестаповец, ахнув, отдернулся…
Ох, спаси и сохрани! Граната старая, может, и не взорвется?!
…Дальнейшее Микола не видел – упал за дверью под стену, пополз прочь от спаленки. Внутри бахнул пистолетный выстрел, заорал кинувшийся к двери следователь… Громыхнуло…
…Когда начала оседать пыль, закричала хозяйка дома. Ее уж и прикладами, и сапогами затыкали – все одно выла истошно…
Неприятностей тогда Микола нагреб – едва унес. Командир батальона чуть зубы не выбил, и, главное, за що? Вовсе не Грабчак ту комнату обыскивал, и откуда ему про гранату знать? Следователь недосмотрел, так его и убило. При чем тут Грабчак? И сам ведь истинным чудом уцелел, да еще все пальцы изрезал, когда осколки разбитой банки из кармана выгребал. Загубил шинель, конечно.
Лицо безумной девки осколки гранаты пощадили – ниже всё расковыряло, а рожа конопатая целехонька. Сидела мертвая девка у стены, глаза открыты, смотрят… И та богопротивная пустота в них, словно видит мертвячка что-то… Вспоминалось потом, шоб ей… И пулеметчик тот, что давным-давно на восток шагал, и девка дурная, и другие… Всем неверующим, самогубцам и жидам в рай дороги нету – то Микола знал давно и твердо. Так на що они смотреть могут?
Понизили, перевели в охранную роту. Пути у Сортировочной охраняли. Мерзнешь каждый день и прибыли никакой…
Потом Микола догадался, что ему повезло. Поспокойнее здесь, у станции, было. А подальше от города Житомира, ох, как партизаны активничали. Считай, в каждом районе по отряду, а уж севернее… Чуть ли не бандитские дивизии в лесах орудовали, болтали, что из Москвы им даже танкетки на парашютах сбрасывают.
К Рождеству навестил отец, привез гостинцев, корил, что родителей сын вовсе забыл, не шлет домой ничего. Микола отговаривался строгой службой – о том, что из вагонов «утряска» по удобному случаю организовывается, упоминать не стал. Зачем родителям гроши? Все одно старые, свое отжили…
К весне немцы что-то заподозрили – на допросы вызывать стали. Вроде что такого – эшелоны так и прут, ну, на ящик или коробку поменьше доедет, – велика ли разница? Что за крохоборская нация? Готовы расстрелять за консервы паршивые.
22
Представители СД, гестапо и криминальной полиции составляли единую службу под названием «полиция безопасности и СД» (Sicherheitspolizei und SD) и из-за нехватки кадров задействовали в операциях охранную полицию.