В комнату вошла Надя — тоненькая, высокая, в отца, девушка, две толстые темные косы лежали на ее груди; взгляд у Нади был строгий, как у учительницы-она готовилась стать педагогом. Училась Надя на третьем курсе педагогического института, учеба ей давалась легко, и у девушки оставалось много свободного времени. Она любила читать книги, забравшись с ногами на диван, — ей казалось, что за столом романы можно читать только как учебники.
— Здравствуйте! — поздоровалась девушка, щурясь от синего табачного дыма.
Вязов живо встал.
— Здравствуйте, Надежда Николаевна, — сказал он так ласково, что по одному голосу можно было догадаться о его чувствах к девушке. Николай Павлович отвернулся к окну, недоумевая: почему дочь так строго смотрит на молодого человека?
— Продолжаете величать? — видимо напоминая какой-то давнишний разговор, спросила Надя. — Вы меня обижаете, Миша!
— Извините… Надя. — Михаил смущенно опустил голову. — Никак не привыкну. Я перед вами чувствую себя как… мальчишка перед учительницей.
— Если бы я знала, что у меня будут все такие ученики, как вы, я бы перешла в другой институт, переменила профессию, — улыбнулась Надя и прошла в другую комнату.
Николай Павлович, взглянув на смущенного и молчаливого гостя, подавил довольную улыбку и, вопреки правилам игры, сразу через три клетки передвинул пешку.
— Объявляю вам шах, Михаил Анисимович, — предупредил он.
Но Вязов уже взял себя в руки, сел опять на стул, поставил фигурку на место и засмеялся:
— Рановато, Николай Павлович. Игра в шахматы и любовь не терпят обмана.
— А я уж думал, лейтенант Вязов растерялся перед девушкой, и хотел этим необычным случаем воспользоваться, — шутливо оправдывался Николай Павлович, думая о том, что у Михаила с дочерью что-то не ладится.
Переодеваясь, Надя тоже думала о Вязове. При встрече с ним она испытывала противоречивое чувство: с ним всегда интересно разговаривать, он много видел, много знает, остроумен; но он удивительно легко догадывается о ее мыслях и чувствах. Наде было это неприятно, и она боялась его. А там, где вмешивается страх, не бывает любви. И Надя избегала встреч с Михаилом. Только дома она держалась несколько смелее, может быть, помогали родные стены.
Последняя встреча их была несколько дней назад. Они шли из кинотеатра возбужденные и веселые. Вечер был тихий и теплый; пахло взбухшей корой, мокрым снегом, на полуосвещенных улицах гуляла молодежь; небо покрылось лохматыми тучами, воздух посвежел, — того и гляди по асфальту заскачет крупным босоногий дождик. Михаил взял Надю под руку и сказал:
— Я заметил, вы влюбились в артиста Иванова, который играет жениха.
— Ничего особенного в нем нет, — возразила Надя.
Михаил с улыбкой взглянул на нее и опять шутливо сказал:
— Вы не замечаете у меня огромного желания пробежать галопом вприпрыжку через улицу и таким же манером вернуться обратно?
— И не вздумайте! — испуганно предупредила Надя и немного отстранилась. — Над вами будут смеяться.
— А вы на самом деле обо мне так думаете — мол, он на все способен, — проговорил Михаил уже серьезно и обиженно замолчал.
Да, Надя действительно думала, что Михаил сможет выкинуть любой фортель. Ему ничего не стоило, например, подойти к буфету, у которого толпится народ, и сказать: «Отпустите мне мороженое без очереди, у моей девушки пересохли губы». Люди, посмеиваясь, разрешали ему взять мороженое, а он преспокойно подходил к зардевшейся Наде и изрекал: «Находчивость должна быть неотъемлемым свойством всякого человека», или что-нибудь в этом роде. Надя смущалась и негодовала. И танцевал он с ней не как все: с задором, горячо, порывисто. Во время танцев он говорил ей: «Надя, вы самая лучшая девушка в мире. Не верите?» Трудно его было понять: серьезно он говорит или шутит. Но ей было приятно и немного тревожно.
Они шли быстро. Михаил сокрушался:
— И куда мы торопимся? Несчастье быть в зависимости от женщины.
— Прекратить такие разговоры! — сказала Надя. Они подходили к ее дому, и Вязов притих. — Мы сейчас сядем на лавочку и поговорим. Хорошо?..
— Хорошо, — согласился Михаил.
За густыми переплетами веток раскидистых деревьев дома на улице были чуть заметны и освещенные окна расплывались золотистыми пятнами. От земли тянуло сыростью и еле уловимыми запахами мха и молодой травы. На небе мигали звезды, как белые камешки в прозрачной воде озера.
Вдалеке звенели трамваи, гудки автомашин, редкие и голосистые, перекликались, как гуси.
Михаил и Надя сидели на скамейке, он держал ее руку в своей и боялся пошевелиться. Он мог бы так просидеть до утра, хотя холодок уже забирался под рубашку.
— Ведь правда, Миша, некоторые преподаватели чудаковаты? — спросила она. — Например, у нашего доцента Сергея Степановича всегда рукава в мелу.
— Правда. У вас рука такая мягкая, — сказал невпопад Михаил.
— Вы о чем? Да вы меня не слушаете! — воскликнула Надя и убрала руку.
— Слушаю, слушаю, все люди чудаковаты, — торопливо проговорил Михаил и взглянул девушке в глаза.
— И я? — насмешливо спросила Надя и вдруг вскочила. — Дождик! — радостно вскрикнула она, потом с минуту еще постояла молча, тихо сказала «до свидания» и ушла.
Несмотря на дождь, Михаил еще долго ходил в тот вечер по улице и смотрел на ее окно.
…Надя вошла переодетая в коричневое платье, которое очень нравилось Михаилу, в нем она была нежнее и грациознее, оно скрадывало смуглоту ее лица и подчеркивало голубизну больших глаз. Вязов стоял, склонившись над шахматной доской, и говорил:
— Из многих ходов может быть только один правильный. И чтобы найти его, требуется много сил и ума. В своей работе я исхожу из такого же правила, но никогда не уверен, что нашел именно тот единственный ход, который возможен в данном случае. Я хожу, Николай Павлович, объявляю вам гарде, ход, как видите, блистательный, но ни вы, ни я не уверены, что это самый лучший ход.
— А я уверена, что это самый плохой ход из тех, какие мне приходилось видеть, — сказала вдруг Надя, положив руки на плечо отца.
— Вы играете в шахматы, Надя? — удивился Вязов и встретился с насмешливыми глазами девушки. Спесь у него пропала, он как-то обмяк и присел на стул. При каждой встрече он обнаруживал в девушке все новые черты, привычки, интересы, восхищался ею, и она становилась ему все дороже.
— Выручай, дочка, выручай, — взмолился Николай Павлович, — он убивает меня морально.
— Миша любит гоняться за королевами, — строго сказала Надя и продолжала:- Вы, папа, белым конем ходите и объявите шах его королю,
— Правильно! — радостно вскричал Николай Павлович, взял фигуру и крутанул, словно ввинтил ее в коричневый квадрат шахматного поля. — Мы его прижимаем, Надюша, прижимаем!
— Сдаюсь, товарищи, — признался Михаил, поднимая обе руки. Ему хотелось добавить, что он готов десять раз сдаться перед этой девушкой, но только вздохнул и ничего не сказал.
— То-то! — молвил Николай Павлович, потирая руки, весьма довольный победой.
Надя вышла проводить Михаила. У ворот шелестел листьями тополь, с одной стороны он был освещен и серебрился, а с другой — на нем лежала черная тень. Было прохладно, будто холодный воздух оседал, как пар, и сгущался. Лампочка на столбе покачивалась, и от этого дрожали на земле золотистые блики и чернильные пятна.
Михаил и Надя молча остановились возле тополя. Михаилу хотелось обнять Надю и поцеловать, но он боялся: а вдруг рассердится, уйдет?.. Он знал ее мысли, угадывал желания, но никогда не мог определить ее чувства к нему, она неизменно была сдержанной. С бьющимся сердцем, он стоял, опустив руки, с затуманенной головой, растерянный и немного жалкий. Он смотрел на дорогу, а Надя разглядывала его побледневшее лицо, крепко сжатые губы. Она поняла его желания, и у нее заторопилось сердце. Никто еще не объяснялся Наде в любви, да она и не знала этого чувства — горячего, неудержимого, как ей казалось. Девушка зябко пожала плечами и сказала: