— Хоть отбавляй.
— У вас с Терентием Федоровичем всегда так. Давайте вашу проповедь, я слушаю.
Екатерина Карповна подперла щеку ладонью и приготовилась слушать. Круглое румяное лицо ее нельзя было представить серьезным. «Стара уж кокетничать, — опять мрачно подумал Вязов и тут же одернул себя: — Хватит злиться! Не так начал, поправляться надо…»
— Вы меня извините, Екатерина Карповна, но я обязан с вами поговорить… — Вязов помолчал, потом деловито продолжал:- Я пришел поговорить о поведении вашего сына.
— Вити?! — воскликнула Екатерина Карповна, положила руки на стол и с испугом уставилась на лейтенанта.
— Да. Вы не пугайтесь, серьезного ничего нет, но я как парторг обязан вас предупредить. Дело в том, что Терентий Федорович очень занят, ему, видимо, некогда заниматься воспитанием сына, а вы имеете возможность больше наблюдать за ним. Мне лично известно, что Виктор подружился с великовозрастными парнями — рабочими одного завода, которые имели судимость и сидели в тюрьме. Я не знаю, как ведут себя эти парни сейчас, одно ясно, что они выпивают, и их прошлое заставляет нас держать их на подозрении. Они могут плохо повлиять на вашего сына. Вам, наверное, говорили, что Виктора участковый приводил в отделение…
— Но Витя был не виноват, — возразила Екатерина Карповна.
— Он виноват уже в том, что нагрубил участковому. Не годится так поступать ученику. Кроме того, вы знаете, — Виктор пьет. А такая привычка к хорошему не приводит.
— Мне кажется, вы, Михаил Анисимович, из мухи делаете слона. Я не замечала за Виктором особых проступков, в школе он ведет себя прилично, жалоб на него не поступает, а если иногда и пошалит, так ведь он еще, как вы говорите, ребенок. В праздник он действительно amp;apos;выпил, я ему сама давала деньги… — Тут Екатерина Карповна вспомнила о пропавших двухстах рублях, мельком подумала — не взял ли их Виктор, но с негодованием отбросила эту нелепую мысль и повторила:-Да, да, Михаил Анисимович, вы из мухи раздуваете слона.
У Вязова не было никакого желания спорить с Екатериной Карповной, и он поднялся:
— Поймите меня верно, Екатерина Карповна, я пришел с хорошими намерениями…
— Так зачем же огород городить? — Екатерина Карповна усмехнулась. — Лучше бы вы со мной чайку попили.
— В другое время с удовольствием.
— Когда же я погуляю на вашей свадьбе? Когда у вас будут детишки и вы станете понимать чувства родителей? — Екатерина Карповна задала вопрос шутливо, но Вязову стало не по себе, он нахмурился и поспешно распрощался.
Вечером, когда вернулся с работы Терентий Федорович, Екатерина Карповна о деньгах не заикнулась, но между делом сообщила:
— Приходил Вязов.
— Зачем? — Терентий Федорович отложил газету и повернулся к жене.
— Поучить нас, как надо воспитывать сына.
— Эх, ты! — воскликнул Терентий Федорович и со злостью подумал: «Все Стоичев настраивает, лезет не в свое дело!..»
Глава 9
Несколько дней Филипп Степанович Поклонов был сам не свой. При каждом вызове начальника или заместителя у него ёкало сердце. Он был уверен, что Вязов уже донес о его поступке, рассказал, как слепая дала ему двадцатипятирублевую бумажку. Он даже перестал принимать от продавцов маленькие подачки, которые раньше сам выпрашивал.
Домой Филипп Степанович приходил разбитый дневными волнениями и нападал на жену по всяким пустякам. Ефросинья Силантьевна не перечила мужу, и это особенно раздражало Филиппа Степановича. Он не находил себе места.
В понедельник Поклонов пришел с работы раню, отшвырнул с порога брошенный детишками веник и закричал на жену:
— Что ты делаешь целыми днями? Порядка в комнате не наведешь!
Жена не ответила, она сосредоточенно мешала что-то в кастрюле. Филипп Степанович подошел к ней, остановился позади и, глядя ей в спину, спросил:
— Чего молчишь, как воды в рот набрала?
— А что ж тебе отвечать-то? Приходишь вроде не пьяный, а кричишь как скаженный, — тихо ответила Ефросинья Силантьевна, не оборачиваясь. Она была повязана белым платком, и поэтому худое лицо ее выглядело особенно испитым. В серых больших глазах этой женщины словно на всю жизнь застыл испуг. И вся она была маленькая, сухонькая, но это не мешало ей рожать детей вот уже четвертый год подряд.
Вначале Филипп Степанович хотел еще пуще напуститься на жену, как делал прежде, но неожиданно жалость к Фросе и к себе заполнила его. Он стоял не шевелясь, не зная что делать: обнять ли жену, сказать ей ласковое слово или молча уйти. Фрося повернула голову, и в глазах ее вместе с испугом мелькнуло любопытство. Пожалуй, впервые за их совместную жизнь он опустил ресницы под взглядом жены и неуверенно произнес:
— Скаженный… — и пошел в другую комнату, не взглянув на сына, который лежал в кроватке и болтал розовыми ножками.
Комнату постепенно заполняли сумерки. Филипп Степанович сидел за столом, не чувствуя спертого воздуха; перед ним стояла чернильница и лежал тетрадочный лист бумаги. Все пережитые за последние дни тревоги вылились в нестерпимую ненависть к Вязову. Постоянные колкости и насмешки лейтенанта, которые Поклонов не умел парировать, вызывали в нем бешеную злобу. А последнее открытое партийное собрание? До мельчайших подробностей врезалось в память выступление Вязова. Он стоял у стола и, обращаясь к начальнику отделения и его заместителю, говорил: «Неужели вы, товарищ Копытов, и вы, товарищ Стоичев, не замечаете явного подхалимства Поклонова? Неужели вы считаете, что его поведение не влияет на нашу работу? Я не верю. Просто вы привыкли к его угодничеству и смотрите на это сквозь пальцы. Я же расцениваю как вредное не только поведение самого подхалима, но и тех товарищей, которые спокойно принимают подхалимство…» И Терентий Федорович, и Николай Павлович ничего Вязову не возразили…
Филиппу Степановичу жалко было начальника отделения. Не первый год они работали вместе, и никто, пожалуй, больше Поклонова не знает, какие трудности пришлось пережить Терентию Федоровичу, сколько он, бедный, помучился… Тяжело держать порядок в районе. И теперь, когда в отделении нет чрезвычайных происшествий (если не считать последнего случая), когда об отделении говорят как о хорошем, какой-то мальчишка Вязов набирается нахальства прямо в глаза бросать обвинения Терентию Федоровичу. Такого начальника надо носить на руках, а не порочить среди коммунистов, не ронять его достоинства.
На собрании Вязов ни разу не обратился к Поклоиову, но камешки летели в его огород. Сегодняшние же насмешки Вязова в отделении нельзя было не понимать как намеки. Он говорил:
— Товарищи, почему наш Филипп Степанович всегда смотрит исподлобья? Почему он не скажет ни одного веселого словечка?
Сослуживцы посмеивались, а Филипп Степанович мрачнел и молчал, словно ему привязали язык. «Мы еще посмотрим, кто последним будет смеяться, — думал он, уставясь взглядом в темное окно, — мы еще поглядим, кому будет подрезан язык. Ты еще не знаешь, кто такой Поклонов. Мы тоже не лыком шиты. С нас спрос неособенно большой, а с тебя, заноза, спросят по всем правилам…» Филипп Степанович наклонился над столом и стал торопливо писать, с трудом различая строчки. Писал он о том, что лейтенант Вязов берет взятки, что он, Поклонов, собственными глазами видел, как второго мая Вязов подошел к слепой гадалке и взял деньги, а потом о чем-то долго с ней разговаривал. Кроме того, лейтенант Вязов был замечен в такие-то числа в подвыпитом состоянии (далее следовали числа на две строки).
Поклонов не такой дурак, чтобы упустить интересные случаи, у него в блокноте много записей не только о Вязове, но и о начальнике отделения, и о его заместителе. Если потребуется, Поклонов все записи выложит в политотделе.
Письмо получилось солидное, подкрепленное фактами, и Поклоновым овладело злорадство. Он презрительно растянул губы и потер руки. Подписи Филипп Степанович не поставил. Откинувшись на спинку стула, он сказал жене: