— Подожди тут… Я сейчас…
Костя вернулся в комнату и сказал:
— Махмуд пришел, я его приглашал.
— Какой Махмуд? — не понял Михаил.
— Студент, его Махмудом звать. Я прошлый раз говорил вам, что пригласил его, а вы ничего не ответили, — выжидательно сказал Костя.
Михаил прошелся из угла в угол. «Что ж… Подходящий случай поговорить», — решил он. Взял стул, поставил к окну, сел и сказал:
Приглашай своего Махмуда.
Костя мигом выскочил в коридор.
— Здравствуйте! — входя, поздоровался Махмуд.
— Здравствуй! — ответил Михаил.
Костя суетился: показывал детали, заставлял гостя еще и еще раз прикладывать к ушам наушники, замирал, когда Махмуд слушал внимательно.
— Как? Здорово? — спрашивал Костя.
— Интересно… — соглашался Махмуд сдержанно, но Михаил уловил в его голосе волнение и стал прислушиваться внимательнее. Паренек чувствовал себя стесненно, украдкой поглядывал на Михаила, и в его больших черных глазах изредка мелькал страх. «У Кости, когда я его встретил впервые, были такие же испуганные глаза», — вспомнил Михаил.
Костя подбросил на ладони маленький белый конденсатор и признался:
— Теперь я буду собирать ламповый, гетеродин.
— А что такое — гетеродин?
— Ты ведь ничего не знаешь! — воскликнул Костя — Гетеродин — это определенная схема радиоприемника. В журнале я вычитал. Смотри, сколько у меня журналов, — Костя взял с этажерки стопку журналов и положил на стол. — Тут есть всякие схемы: «Урал», «Минск» и даже «Ленинград», хотя теперь его не выпускают. Только, знаешь, тут есть такие формулы, что в них никак не разобраться. Из высшей математики. Я собираюсь все журналы прочитать. — Костя заговорил тише, — Я сегодня в магазине видел книгу под названием «Радиотехника». Надо ее купить.
— Купим, — согласился Махмуд.
— У тебя есть деньги?
— Немного есть.
Ребята перелистывали журналы, шептались. Михаил размышлял: «Все ли я знаю об этом студенте? Не хитрит ли сейчас паренек?» Он знал, что у Махмуда есть мать-старушка, очень религиозная, знал, как парень учится. Друзья его — шалопаи, а он сам?
Одно обстоятельство смущало Михаила: как он узнал в техникуме, Махмуд часть своей стипендии отдавал матери, а сам зачастую жил впроголодь. Совсем развинтившийся мальчишка не мог поступать так.
Костя принес чай.
Михаил поднялся и подсел к столу.
— Ну-ка, налей мне тоже чайку, Костя.
— Пожалуйста, Михаил Анисимович. Посидите с
нами.
Махмуд уткнулся в стакан, застеснялся.
— Почему же ты, Махмуд, с матерью не живешь? — спросил Михаил.
— Она в церковь заставляет ходить… — ответил Махмуд, не поднимая глаз, старательно помешивая ложечкой.
— Ты ей помогаешь?
— Да.
— Как же ты живешь? Ведь стипендия-то маленькая…
— Перебиваюсь… Она все же мать…
Эти слова Махмуд сказал с явной болью и, чтобы скрыть смущение, сильнее стал помешивать ложечкой.
— Правильно ты делаешь, — похвалил Михаил,-
Только вот зачем дружишь с шалопаями вроде Долговязого?..
— Я познакомился случайно…
— Они тебя угостили, дали денег, а потом стали требовать услуг. Так?
Махмуд молчал. На лбу его выступили капельки пота. В стакан он смотрел угрюмо, но смущение прорывалось то мгновенной стеснительной улыбкой, то розовыми пятнами на щеках.
Костя пододвинулся к Махмуду, заглянул ему в лицо, словно хотел помочь правильно ответить на вопросы.
— Ты уже взрослый человек и знаешь, к чему может привести дружба с ними, — продолжал Михаил. — Очень советую тебе отойти от них, пока не случилось несчастье.
— Трудно… Я ведь понимаю… — проговорил Махмуд.
— Грозят?
— Да…
— Держись ближе к Косте.
— Он и сам-то в не лучшем положении.
— Но не хнычет.
— Что, неправда? — Костя почесал больное место на голове. — Кто-то из вас меня здорово стукнул, а я не побоялся и пошел на вечеринку. И еще пойду, если надо будет.
Махмуд поднял голову и посмотрел на Костю. Потом покачал головой.
— У тебя есть защита — Алексей.
— Когда я удрал от Долговязого, не Алексей мне помог, а Михаил Анисимович… — Костя глянул на Михаила: не сказал ли он чего лишнего? — Приходи ко мне, будем друг друга держаться. Я ведь Михаилу Анисимовичу неродной, и все-таки он считает меня братом.
— Крепко подумай, Махмуд, — снова вмешался в разговор Михаил. — Тебе еще не поздно уйти от них.
Махмуд снова угрюмо смотрел в стакан, медленно помешивая ложечкой чай.
Костя с Махмудом пошли в магазин покупать книгу «Радиотехника». За дверью Махмуд попросил Костю:
— Ты впереди иди, посмотри, нет ли кого поблизости.
— Кого ты боишься? — спросил Костя.
— Посмотри, нет ли где Долговязого или Витьки.
Костя добросовестно выполнил просьбу и, вернувшись, сказал:
— Везде посмотрел, никого не видно.
Махмуд, выйдя из парадного, неожиданно задал Косте каверзный вопрос:
— Михаил Анисимович знает о делах Крюка и Долговязого?
— Он все знает, — решительно ответил Костя.
— А почему же не арестовывает?
— Значит, не наступило время.
Ребята перешли на другую сторону улицы. Михаил наблюдал за ними из окна и думал о том, что о происшедшем разговоре обязательно надо доложить подполковнику. Он был теперь уверен: Махмуд в шайке случайный человек.
Она сама пришла в отделение и попросила дежурного указать ей, где комната, в которой сидит Михаил Анисимович. Фамилию она не знала. Когда она вошла в кабинет и назвалась матерью Махмуда, Михаил обрадовался и усадил женщину на стул. У женщины было сморщенное и скорбное лицо, мозолистые, перевитые венами худые руки. И вся она — сморщенная и иссохшая — на первый взгляд казалась беспомощной, в блеклых глазах ее нельзя было уловить никаких чувств, кроме смирения.
— Я вас слушаю, — сказал Михаил, с жалостью глядя на вздрагивающие сухие руки женщины.
— Услыхала я от Махмуда, что он с твоим братом дружбу завел, вот и пришла, — неожиданно звонким голосом начала женщина. — Сама-то я больше не в силах с ним совладать. Совсем отбился от рук. Так уж ты, милый человек, помоги мне, повлияй на него или пристращай, что ли. Хоть и ушел он от меня, да ведь сын…
Михаил улыбнулся, когда женщина назвала Костю его братом, он не стал разуверять ее, даже чувство гордости вдруг ощутил он и сказал мягко:
— Начали они вроде дружить, верно. А как же это Махмуд от рук отбился?
— Ведомо, как. Стали приходить дружки, уговорили учиться в техникуме, он и удрал, не сказавшись. Теперь бегает с охальниками и учиться-то не учится — была я в техникуме, узнавала. Нашел себе товарищей — по вечеринкам да по киношкам шатаются, а там и хулиганят, говорят люди. Пропадет мальчишка, чует мое сердце. Забыл и мать свою старую, ни стыда, ни совести не стало, в охальника превратился… — Женщина заплакала, приложила к глазам кончик темного платка.
Но на Михаила слезы не подействовали, и он сказал:
— Сами во многом виноваты, мамаша. Зачем вы его в церковь таскали, в кино не разрешали ходить? Молились бы себе на здоровье, никто не запрещает, а мальчика портить не следовало. Тем более он у вас приемный сын.
— Как это так: портить? — женщина перестала вытирать слезы и уставилась на Михаила узкими подслеповатыми глазами. — Я его хотела к смирению приучить, чтобы он, значит, хоть бога боялся. Теперь вон какие дети-то пошли: то им подай, другое приготовь. Разве я плохо бы сделала, если бы он стал смиренным да послушным? Или такого закона нет? Хулиганить надо?
— Хотели басурманского сына к Христу привести? Нет, мамаша, не смиренные да послушные нам нужны, а люди с чистой совестью и волевые, — возразил Михаил. — Вы собирались из него сделать святого, вот он и убежал. Стыдно ему, наверно, было в церковь ходить…