Костя дважды ударил ногой в дверь, надеясь отбить запор. Доски не прогнулись, даже не задрожали, только с потолка посыпалась пыль и стало трудно дышать. В светлых лучиках, проникающих через щели, закружились пыльные вихрики. Костя снова сел и более спокойно стал искать выхода из положения. Дверь не откроешь — это уже ясно. Стену проломать? Нечем. Глиняные стены кибиток бывают не менее метра толщиной, глина со временем так слеживается, что ее и ломом трудно взять. Оставалось одно: обследовать потолок. Обычно в таких кибитках перекладины потолка перекрываются камышом, застилаются толью и сверху смазываются глиной с саманом. Если крышу давно не смазывали, то в каком-нибудь месте слой глины должен быть тонким, и, разобрав камыш, можно крышу проломить. Подумав об этом, Костя несколько приободрился. «Котел очень большой, его не поднимешь, — соображал он. — Может быть, где-то есть от него осколки, которыми можно ковырять глину?»
Костя встал, пошарил вокруг ногой, обошел котел, сковырнул туфлей кучу мусора. Ни осколков котла, ни даже камешков в этой каморке не было. Теперь оставался один вариант: разобрать крышу руками. При этой мысли у Кости сильнее заныла больная рука, и он еле удержался от крика.
А чем он гарантирован от того, что, разбирая камыш, не наткнется здоровой рукой на скорпиона или фалангу? Что он будет делать после второго укуса? Костя даже вспотел, представив себя с онемевшими руками, голодного и уставшего. Кричать? Едва ли кто его услышит — переулок глухой.
Долго Костя сидел, опустив голову на руки, уперев локти в колени. Мысли потекли спокойнее, может быть, от того, что Костя уже устал, или от того, что предстояло несколько часов бездействовать, пока перестанет ныть рука и к ней возвратится чувствительность. Одной рукой начинать работу было бессмысленно. Надо было ждать.
Временами к горлу Кости подступал жесткий комок, который никак нельзя было проглотить. Комок рассасывался сам по себе. Именно здесь Косте показалось, что вся жизнь его проходит как-то по особенному, не как у других ребят, много выпало на долю его тяжелых испытаний. Отец пропал на фронте, мать погибла под бомбежкой, он был ранен, потом попал в воровскую семью — и вот сидит в каморке взаперти, и не известно, выберется отсюда или нет…
Сколько прошло времени, Костя не знал. Тонкие светлые лучи, проникающие сквозь щели, ни о чем не говорили. Посасывало в желудке. Колбаса и хлеб остались в той комнате, выпали из рук, когда Крюк его ударил, Но Костя не жалел о хлебе. Был случай, когда он не ел сутки, хотя хлеб был рядом. Старуха тогда попрекнула его пищей, и Костя упорно отказывался садиться за стол, хотя его и настойчиво приглашали. Не в еде дело. Голод перетерпеть можно несколько дней. Надо выбраться — вот задача.
Раздавшиеся в соседней комнате шаги обрадовали Костю и в то же время испугали. Он вскочил. По шагам можно было судить, что шел один человек. Костя затаился. Звякнула щеколда и дверь приоткрылась. В проеме стоял Махмуд с длинной папиросой в зубах и с толстой бамбуковой тростью в руке.
Пареньку потребовалось некоторое время, чтобы привыкнуть к темноте, и он стоял неподвижно, только дымок папиросы поднимался вверх тонкой струйкой.
Костя весь подобрался, сжал кулаки и даже забыл о больной руке.
— Выходи, — сказал Махмуд и чуть отодвинулся в сторону.
Костя помедлил: сидеть в этой конуре бессмысленно, по и выходить опасно. Что же делать?
— Иди, не бойся. Кроме меня никого нет, — миролюбиво сообщил Махмуд. — Если не веришь, сам посмотри.
Костя шагал твердо, стараясь не дрожать от страха. Махмуд сопел позади. Костя огляделся — никого. Вышли на улицу. Бледный свет луны тускло освещал глиняные заборы, испещренные трещинами, деревья, нависшие над дорогой тяжелыми глыбами. На плоских крышах щетинилась сухая трава.
Махмуд сказал правду: он был один. А, может быть, Крюк где-нибудь их дожидается? «Ну и пусть! — решил Костя. — Пойду и прямо скажу, что он бандит», — и, обернувшись, спросил:
— Ты куда меня ведешь?
— Сам увидишь. На машине поедем, — ответил Махмуд нехотя.
— Где Крюк?
— Далеко.
Ответ Махмуда немного успокоил Костю, и он зашагал смелее. Как ни говори, а вторая встреча с бандитом не прельщала, хотелось чуть-чуть ее отсрочить, чтобы подготовиться, приободрить себя.
Под ногами похрумкивала волглая пыль. Рука уже не болела, и Костя размахивал ею, как здоровой, и нарочно загребал пыль ногами. После душной каморки, спертого и вонючего воздуха, было приятно дышать ароматом яблок и груш, льющимся из садов, смотреть на крапинки звезд.
У поворота Махмуд тронул Костю за руку.
— Обожди. Поговорить надо.
Костя остановился и попытался разглядеть выражение лица Махмуда. В темноте его смуглое лицо казалось еще мрачнее, чем днем. Глаза паренек опустил и некоторое время стоял в нерешительности.
— Я слушаю, — поторопил Костя.
— Ты сердишься на меня, знаю. Плохо я делаю, как шакал, подкрадываюсь… — невнятно заговорил Махмуд простуженным хрипловатым шепотом. — Так товарищи не делают. Ты меня принял хорошо, как друг, а я в гости пригласить, пиалу чаю налить не могу. Ты меня халатом укрываешь, а я тебя в бок толкаю…
Костя ничего не понимал и смотрел на Махмуда с удивлением. «Лепечет парень чепуху…»
— Ты говори яснее, не с похмелья, небось, — сказал Костя.
— Ладно, давай яснее, — заторопился Махмуд. — Если хочешь, иди домой, я скажу-убежал…
— Вон ты о чем!.. — Костя подошел поближе. — Нет, Махмуд, домой я не пойду. Вашу шайку-лейку надо вывести на чистую воду. Ты лучше бы рассказал Михаилу Анисимовичу о делах твоих дружков-бандитов.
— Я боюсь.
— Михаила Анисимовича бояться нечего, он хороший человек, умный, все поймет. Забыл о чем он тебе говорил?
— Не забыл. Не его боюсь. Крюк злой бывает, сам знаешь. Убьет. А Михаил Анисимович хороший, к тебе как брат относится…
— И ты будешь моим братом. Идет?
— Эх, Костя!..
— Ну, поехали. Куда направимся?
— Там пьянка будет, Костя. Зачем едешь?
— Ничего. Подумай как следует, и догадаешься.
Ехали молча, сидя рядом на заднем сиденье такси.
Махмуд продолжал курить и смотрел на мелькающие дома задумчиво, изредка морщась и кусая мундштук папиросы. Машина, проскочив квартала три по центральной улице, завиляла по глухим безлюдным улочкам. Костя и не предполагал, что в Ташкенте еще есть длинные улицы, на которые не выходит ни одно окно- сплошные дувалы прерываются только узенькими калитками с резными дверками. Эти улицы имеют массу неожиданных поворотов и глухих тупичков. Здесь дома частные, с приусадебными участками, обычно садами, именно здесь еще уживаются рядом телевизор и утренний намаз именно в этих тупичках еще кое-где сохранилась паранджа. Костя знал только прямые асфальтированные или мощеные камнем улицы, где дома, как и люди, смотрят на прохожих прямо, где люди живут и трудятся на виду у своих товарищей.
Машина остановилась в зеленом тупичке: дорога сплошь заросла травой, даже не было колеи или следов арбы, огромные густые орешины закрывали тупичок шатром, и здесь с утра до вечера лежала серая тень. Глиняные заборы здесь новые и высокие, калитки особенно узкие. Здесь не чувствовалась духота, не было запаха гари и бензина, в воздухе стоял тонкий аромат спелых плодов.
— Приехали, — сказал Махмуд Косте и сунул шоферу деньги.
Шофер поспешно развернулся и уехал. Махмуд постучал в калитку. Открыл ее седой, краснощекий старик в галошах на босу ногу. Маленькими хитрыми глазами он окинул Костю и, впустив молодых людей, молча, не торопясь, закрыл калитку на крепкий засов.
Двор был квадратный, довольно обширный, более десяти орешин и яблонь росли в беспорядке, в дальнем углу виднелся хауз, рядом стоял тандыр — глиняная печь, в каких пекут лепешки. Окна и двери дома выходили на Г-образную веранду с покрашенными в белый цвет стойками. В одном из светлых окон Костя заметил мелькнувшую женскую фигуру.