Курс прокладывал капитан Бартон, но над ним стоял коммодор, который и принимал окончательные решения. Джеймс Гилберт был худощав, сложения угловатого – одни локти да плечи на разной высоте, – он осторожно ступал по кренящейся палубе, словно бы вечно заваливаясь на бок, а с его лица не сходило кислое выражение. За все то время, что Рук провел на борту «Сириуса», в его присутствии на лице коммодора подобие улыбки появлялось лишь в тех случаях, когда того требовали формальности.
Вполне вероятно, что безрадостность коммодора объяснялась болями в боку, а вовсе не складом характера. «Они не проходят, только стихают временами, – как-то объяснил им хирург за общим столом. – Почки, полагаю. Или желчный пузырь». Доктор Веймарк любил поесть и посмеяться – высокий мужчина с огромным животом, выступающим, как фигура на носу корабля. Но за его веселостью крылась сострадательность. Он испробовал на коммодоре все мыслимые лекарства, пускал ему кровь, ставил банки, каждое утро целый час прощупывал ему бок, пытаясь унять боль, и переживал, что ничего не помогает.
Когда коммодор поднимался к офицерам на шканцы, Гардинер замолкал, а Бартон напускал на себя подобающий его положению серьезный вид. Рук не понаслышке знал, что неутихающая боль творит с человеческим лицом, но к такому, как Джеймс Гилберт, который никогда не делился с другими своими мыслями, трудно было проникнуться симпатией.
Ежедневно, в полдень, все эти долгие месяцы в море, коммодор спускался по трапам вниз вместе с капитаном Бартоном и Руком, который уважительно держался позади, сопровождая их на правах астронома. Там, в недрах корабля, находилась каюта, которую день и ночь охранял караульный. Завидев их, он отходил в сторону и впускал их в единственное на всем переполненном судне помещение, не заваленное мешками, бочками и всевозможными свертками и тюками. В этой пустующей каюте, на привинченном к палубе столе стояла коробка, в которой между двумя красными шелковыми подушками покоился хронометр работы мистера Кендалла[13].
Этот сверток с гринвичским временем должен был вместе с ними добраться до другой стороны земного шара, невредимый, точно горошина в стручке. Когда в Новом Южном Уэльсе стояла глубокая ночь, хронометр все так же показывал полдень по Гринвичу.
Внутренним устройством творение мистера Кендалла напоминало своего предшественника – то медленно бившее крыльями латунное насекомое, что доктор Викери показывал Руку в детстве, но по форме больше походило на обыкновенные карманные часы, разве что размером с тарелку для супа. Рук подумал, что со стороны мастера было весьма остроумно изготовить такие огромные часы, которым, казалось, самое место в кармане исполинского жилета.
В присутствии Бартона и Рука, которые стояли рядом, на случай если корабль накренится, коммодор извлекал хронометр из его кокона и вскрывал металлический корпус, обнажая сложный загадочный механизм, зубчатые колесики которого шаг за шагом толкали время вперед. Вынув заводной ключ из специального углубления в коробке, он вставлял его в отверстие на задней стороне механизма и поворачивал. Потом закрывал крышку корпуса и возвращал прибор на прежнее место между подушками.
Затем, согласно предписаниям, входил караульный, и все трое по очереди сообщали ему: «Хронометр подведен». Лишь услышав эти слова от каждого из них – и только тогда, – он отходил от двери и позволял им покинуть каюту.
Рук находил эти ненужные формальности крайне забавными. Если бы Силку довелось их наблюдать, он здорово развеселил бы офицеров, изображая, как Рук в третий раз чинно докладывает невозмутимому часовому, что «хронометр подведен», хотя тот уже дважды это слышал.
Но в ритуале подведения хронометра было еще кое-что особенное. Будучи самым младшим офицером, Рук не имел особого влияния. Но в те краткие минуты, что они проводили в той каюте, звание теряло всякое значение. На это время астроном Рук становился равным самому коммодору.
Когда стояла хорошая погода, вся эта процедура теряла смысл. Но когда секстаны не могли отыскать за облаками ни солнце, ни луну, или сильная качка мешала проводить измерения, один лишь хронометр, все так же показывавший гринвичское время даже спустя несколько месяцев в море, уберегал корабль от угрозы разбиться о скалы Нового Южного Уэльса.
То, что залив Ботани для поселения не годится, стало ясно сразу, и коммодор направил флот чуть дальше к северу. Путь до Нового Южного Уэльса занял почти девять месяцев – разве пара миль что-то меняла?
С моря казалось, что коммодор ошибся. Рук с Гардинером, опершись о фальшборт, смотрели, как «Сириус», накренившись на левый борт, повел флот к обыкновенной, казалось бы, выемке на теле высокого желтого утеса. В блоках, разворачивая паруса, заскрипели шкоты, и судно направилось туда, где у его подножия бурлили и пенились волны.
13