Сестра и Зинаида Ивановна ждали приговора на извозчике у здания суда. Кто-то подошел к ним и сказал, что разрешено проститься… Женщин ввели в небольшую комнату. Через некоторое время, окруженный конвоем, входит Шмидт. Сияние его глаз поражает женщин, онемевших от горя и отчаяния. Он говорит:
— Приговора этого я ждал. Жаль только, что к повешению… Эх, да все равно. — Он махнул рукой. — Как хорошо матросы прощались со мной…
Анна Петровна набралась сил:
— Петя, если бы мама была жива, она стала бы на колени и поклонилась тебе до земли…
Шмидт улыбнулся. В глазах его блеснули слезы.
Снова замолчали. Зинаида Ивановна не находила слов. Шмидт пришел ей на помощь:
— Хорошо так молчать… Хорошо, что ты не плачешь, Ася…
Анна Петровна молча гладила рукой колено брата.
К Зинаиде:
— Пришли мне бертолетовой соли, что-то горло болит…
И не удержался:
— Что ж, они будут вешать за больное горло?
Вошел ротмистр. Подал знак, что свидание окончено.
— Дали бы нам хоть немного помолчать, — сказал Шмидт, поднимаясь.
Ротмистр торопил. Шмидт обнял сестру, поцеловал дрожащую Зинаиду Ивановну. Последнее свидание…
Когда обе женщины, обогнув здание суда, подошли к воротам, приговоренных матросов уже выводили. Впереди шли Гладков и Антоненко, за ними остальные. Потом вывели Шмидта. Анна Петровна и Зинаида, не обращая внимания на конвой, приблизились к нему, взяли за руки и пошли рядом. Никто не посмел помешать им.
— Сколько людей… — произнес Шмидт, оглядываясь.
Кажется, собрался весь Очаков. Люди стояли по обеим сторонам дороги, сидели на деревьях и крышах. То тут, то там раздавались рыдания.
Матросы шли молча. Потом кто-то запел, кажется, студенты Пятин и Моишеев. Шмидт повернулся к ним и тихо попросил:
— Не нарушайте торжественности…
Снова пошли молча. Некоторые матросы срывали, с себя погоны и бросали под ноги. Шмидт нагнулся, поднял чьи-то погоны, сдул с них пыль и положил сестре в муфту.
Вот уже пристань. Издали Зинаида Ивановна увидела катер, на котором она столько раз переправлялась на остров Морской батареи. На рейде стоял большой белый транспорт. Это был «Прут», плавучая тюрьма.
— Дальше нельзя.
Женщины торопливо простились. Конвой сомкнулся.
Защитник Александров стоял на капитанском мостике небольшого каботажного парохода. Он видел, как показалось густое кольцо конвоя — целый отряд пехоты и кавалерии. Внутри — очаковцы. Гладков заметил адвоката и крикнул:
— Прощайте… Спасибо… Идем на смерть!
А вот и Частник. Милая улыбка даже сейчас освещала его тонкое лицо. Он прижал обе руки к сердцу, молча поклонился и исчез в трюме.
Шмидт шел обычной независимой походкой, словно не его вели солдаты, а он их.
Накануне Александров был у него на гауптвахте.
— Как вы себя чувствуете сегодня? — спросил он, осторожно заглядывая Шмидту в глаза.
— Если можно говорить о спокойствии человека, обреченного на смерть, то я спокоен…
И он заговорил на общие темы. О том, что, несмотря на вакханалию репрессий, перелом свершился. Великий перелом.
Шмидт уже подошел к трюму, когда почувствовал взгляд. Он обернулся, увидел защитника и высоко приподнял шапку. Горячей пеленой Александрову застлало глаза, и он отвернулся. Через минуту баржа отошла, взяв направление на «Прут».
XXIII. Накануне
Крики негодования прокатились по всей огромной стране от Вислы до Тихого океана. Московский комитет РСДРП издал листовку в связи с приговором Шмидту и другим очаковцам. «Каждый день в разных уголках России выносятся смертные приговоры, — говорилось в листовке. — В одних случаях устраивают комедию суда и казнят по суду, в других — без суда расстреливают, вешают, сжигают. Кровавый туман застилает нашу родину… Еще четыре казни, еще четыре жертвы, еще двадцать семь человек будут томиться по тюрьмам и казематам. Всю Россию они превратили в сплошную тюрьму, в застенок и пытают в этом застенке всех, кто встает за право народа, за лучшую жизнь. И один за другим всходят на эшафот борцы.
…Пусть палачи совершат свой суд над народом, пусть тешатся они предсмертными муками борцов — им не остановить той огромной силы, того огромного народного потока, который все растет, ширится, разливается, выходит из берегов и затопит их всех, всех смоет. Надвигается, набегает девятый вал».
В Варшаве в листовке военно-революционной организации говорилось: «В Очакове, в глухом застенке, вдали от людских взоров совершено гнусное преступление: лейтенант Шмидт и трое матросов приговорены к смертной казни… Солдаты! Эти смертные приговоры имеют в виду запугать вас! Но не заглохла еще совесть в солдатах… Да здравствует революция!»