Естественно для умной женщины определять ценность человека, который стремится быть ей близким, учитывая силу его характера, воли, нравственного чувства. Но тут вопрос попал в самое чувствительное место. Разве он сам, Петр Петрович, тысячи раз не задумывался над свойствами своего характера, над тем, каким бы он хотел его воспитать, над его, увы, очевидными недостатками?
И с той беспощадной, требовательной честностью, которую он вынашивал в себе с детских лет, Шмидт отвечал:
«Нам приходится рассматривать теперь два вопроса, Чтобы ответить вам: 1) велика ли во мне сила убеждения и чувства (нравственная сила) и 2) вынослив ли я? На первый вопрос отвечу вам: да, силы убеждения и чувства во мне много, и я могу, я знаю, охватить ими толпу и повести ее за собой. На второе скажу вам: нет, я не вынослив, а потому все, что я делаю, это не глухая, упорная, тяжелая борьба, а это фейерверк, может быть способный осветить другим дорогу на время, но потухающий сам. И сознание это приносит мне много страданий, и бывают минуты, когда я готов казнить себя за то, что нет выносливости во мне.
Вообще все, о чем я пишу вам сегодня, самое мое копание в этих мучительных для меня вопросах, самое письмо это приносит мне боль».
Уже не раз в этой переписке его мучили сомнения: нужна ли эта откровенность? Зачем он пишет о своих терзаниях, о своей зависимости от ее писем? Разве не глупо идти на риск изображать самого себя этаким слезливым мужчиной? Зачем открывать свои слабости? Разве открывать слабости не значит усиливать их?
Может быть, ей смешно читать эта излияния? Может быть, в душе ее шевельнется презрение?
Да, но ему, Шмидту, нужна женщина чуткая, нежная, умная и, главное, доверяющая ему. Сильный, выносливый человек не ищет в любимой женщине опоры. Ему нужна только подруга, а в случае необходимости он и без нее пойдет по намеченному пути, веря в себя, поддерживая и укрепляя других. Шмидту нужна опора. Женщина, которая молча положит прохладные, нежные руки на его усталую, пылающую голову. И это участливое прикосновение вдохновит его, утроит его силы.
Так пусть же Зинаида Ивановна знает все его слабости. И пусть она любит его таким, каков он есть. «Не в силе бог, а в правде».
В литературе последних лет стало модно изображать любовь как идеализированное влечение полов. Разве это не ошибочно? Не только ошибочно — оскорбительно. Шмидт уверяет свою корреспондентку, что любовь к женщине есть чувство совершенно самостоятельное, интеллектуальное, не имеющее ничего общего с другими влечениями. Когда возникает гармоническая привязанность людей, свободная, взаимная, можно говорить о любви, любви без деспотизма и рабства.
Поглощенный своей любовью, Шмидт иногда ужасался: а не скрывается ли в этом счастье яд измены? Что такое счастье? Неужели изоляция двух, уединенный остров любви в океане жизни? Это было бы чудовищно.
Вот вчера милейший Владимирко привел к нему славную пару. Оба молодые люди. Он недавно кончил в университете, сейчас отбывает воинскую повинность. Прекрасно поют: он баритоном, она контральто. Молодость, здоровье, талант, взаимное доверие, даже нежность друг к другу. Но какая-то скука, апатия серой пеленой покрывала их лица, сковывала движения. Все как будто на месте, а счастья нет.
Шмидт испытующе смотрел на эту пару и, как опытный врач, определял данные для диагноза. Да, диагноз ясен: нет цели, нет великой цели, которая одухотворяет каждый день и дает смысл всей жизни.
У Шмидта эта цель есть. Но не может ли случиться так, что любовь его, безмерная и всепоглощающая, придет в столкновение с общественными идеалами, с долгом? И он торопился сказать Зинаиде Ивановне слова, которые звучали, как присяга:
«Представьте, что вы пожелали бы, чтобы я с завтрашнего дня изменил бы в корне свою жизнь, отвернулся бы от убеждений и деятельности, которая наполняет мою жизнь, и для большей безопасности превратился бы в самого благонамеренного обывателя. Требование, конечно, невозможное, и вы бы сразу упали бы с той высоты, на которой вы стоите, если бы пожелали этого, перестав быть человеком и сузившись до самой обыкновенной женщины. Требование, говорю я, несовместимо со всей вашей личностью, но представьте, что по щучьему велению вы поставили бы мне такое свое желание. Я бы ответил вам: нет, Зинаида Ивановна, я для вас этого не сделаю. Поймите: шкуру свою, здоровье, труд, заработок мой, все это отдать вам для меня большое счастье, но для вас я не поступлюсь ни одним своим убеждением, если вы мне не докажете, что вы, а не я владею истиной.
В этой области я навсегда останусь самостоятельным, и нет такой силы, которая могла бы изменить это. Молюсь вам, живу вами, верю вам, но это все преданность, и тут нет и тени рабства. В слепом же выполнении желаний есть одно недостойное человека рабство, и на это я не способен».