Через несколько часов на горизонте показался Очаков. Вдруг публика на палубе зашевелилась, все перешли на один борт. Вот остров, на котором держат в каземате лейтенанта Шмидта. Что-то тусклое, бледное едва виднелось над водой. Маяк. На всем земном шаре нет такого грустного маяка.
Пароход круто повернул к очаковскому берегу, оставив остров в стороне, и остановился на рейде. Подошла унылая фелюга, в нее спустились два жандарма, несколько солдат, три бабы. С замирающим сердцем сошла в нее и Зинаида Ивановна.
В этом городе все вызывало у нее ужас. И сам город (одна улица приземистых домиков), и пропахшая тухлятиной единственная гостиница «Номера Таковенко», и розовый жандармский ротмистр Полянский.
Стоял январь, но снега не было, и колеса извозчичьей таратайки оглушительно дребезжали по мерзлой земле — того и гляди, сбежится весь Очаков. Но кругом ни души. Зинаида Ивановна съежилась от страха. Этот ископаемый извозчик, вымершая и вымерзшая улица, мрачные форты крепости, а рядом в каземате томится человек, о котором с тревогой и любовью говорит вся страна. Все так страшно, дико, словно каким-то колдовством ее перенесло в средневековье, в эпоху чумы, голода и мора.
Ротмистр улыбается, предлагает стул, и это тоже странно и страшно. Улыбкой он прикрывает решительный отказ. Да, он что-то слышал, военно-морской прокурор как будто разрешил свидание, но сам он ничего сделать не может. Вот разве комендант крепости генерал Григорьев…
— Может быть, вы передадите Шмидту евангелие, — робко попросила Зинаида Ивановна.
Опять любезная светская улыбка:
— Нет, к сожалению, никак не могу.
— Прошу вас, сообщите Шмидту, что я уже здесь… Это его обрадует.
— Помилуйте, как можно?.. Зачем ему лишние волнения?
Кик во сне Зинаида Ивановна попрощалась и отправилась на другой конец города, к коменданту.
У генерала Григорьева большие теплые комнаты, ярко натертые полы, в углу щедро украшенная елка. По случаю святок генерал настроен добродушно и склонен потерять несколько минут, чтобы спасти заблудшую душу, тем более, если имеешь дело с молодой хорошенькой женщиной…
— Да, да, я слыхал, — басит он, борясь с икотой, — какие-то письма, странная переписка… А вы знаете, что он — госу-дар-ствен-ный преступник? Да-с…
— Для меня он не преступник.
— Я все знаю, да, и порицаю вас, порицаю. Подумайте, вы еще ребенок, а с кем вы связали свое имя, куда идете — знаете?
Зинаида Ивановна покачала головой, отклоняя непрошенные советы, и снова потребовала обещанного свидания. Действительно, генерал слышал о разрешении прокурора, но до сих пор не имеет официального подтверждения.
— Тогда разрешите пока передать евангелие…
Генерал взглянул на протянутую ему книгу.
— Много подчеркнутых мест… Нельзя.
— Я привезла цветы… разрешите передать…
— Какие цветы? — багровая — шея генерала врезалась в воротник кителя.
— Гиацинты и ландыши… Может быть, они скрасят…
Генерал фыркнул.
— Цветы… Да они ведь с корнями! Нельзя.
— Если нельзя с корнями, я срежу…
Святочное благодушие исчезло. Генерал начал раздражаться. И так этому государственному преступнику кадят во всех либеральных газетах, а тут еще цветы… Нет, нет, нет. Нельзя. Он поднялся с кресла, давая понять, что разговор окончен.
Зинаида Ивановна ушла. Ее качало от усталости и отчаяния. Ночь. Пронзительный ветер с моря. И вдруг красный свет — маяк! Это его свет, это маяк Шмидта. Вдруг ей пришло в голову послать телеграмму Анне Петровне в Севастополь. Ведь свидание обещано, все об этом знают, почему же…
Утром пришел ответ, что разрешение будет. Кончился еще один томительный день. Вечером в дверь комнаты Зинаиды Ивановны постучали. Вошел жандарм.
— Ротмистр приказали передать, чтобы завтра к шести утра были готовы. Они заедут за вами для свидания с лейтенантом Шмидтом.
В шесть часов было еще совсем темно. Январское утро только подкрадывалось откуда-то из-за моря. Тускло горели очаковские фонари. С моря дул резкий ветер. Дрожа от холода и волнения, Зинаида Ивановна спустилась вниз и села в экипаж. За ней вошел ротмистр Полянский. Оказывается, на передней скамейке уже сидят двое. Жандармы?
С грохотом промчались по утопавшему во мраке и тишине городу, проехали по дамбе. Размеренный стук машины — катер. На нем матросы и солдаты. Они с удивлением уставились на необычного пассажира — женщину, окруженную жандармами.