Свет каюты несколько смягчил тревогу. С уже знакомой предупредительностью Полянский сказал:
— Сударыня, будьте любезны, покажите, что находится в вашей сумочке и карманах.
Носовой платок в сумочке не вызвал подозрений, карманы были пусты. Господи, но почему же катер не отправляется?
Катер чем-то нагружали. Потом оказалось, что ночью бухту затянуло ледком. Необходима помощь ледокола. Препятствия возникают, как по воле рока. Чувствуя себя арестованной, Зинаида Ивановна попросила разрешения выйти на палубу.
С палубы был ясно виден маяк. Тот самый маяк, что находится у окна шмидтовского каземата. Как Петр Петрович? Как произойдет эта встреча, такая необыкновенная после удивительного знакомства? Оказывается, ротмистр все-таки предупредил Шмидта о приезде Зинаиды Ивановны.
Катер отчалил, когда рассвет уже ворвался в темноту ночи. Минут через двадцать он был у острова.
— Крайние два окна, — проговорил Полянский. И напомнил: — Во время свидания никаких политических вопросов, события в Севастополе не затрагивать.
Взгляд Зинаиды Ивановны не отрывался от двух крайних окон. В одном открыта форточка. Кажется, за решеткой голова…
Разворачиваясь, катер застучал сильнее и наконец причалил. Спустили трап. Остров был занесен снегом. Увязая в снегу, Зинаида Ивановна спешила за жандармами. Часовые вытягивались перед ротмистром. Загрохотали большие замки.
— Ну вот, ну вот… Наконец-то…
Это Шмидт. Он протягивает руки, и Зинаида Ивановна падает в его объятия.
Оба молчат, боясь разрыдаться. Шмидт первый овладевает собой:
— Садитесь… Что же вы не садитесь?.. Я вас плохо принимаю, совсем растерялся.
Двое жандармов уселись на табуретках у двери. Ротмистр прошел в глубь каземата. Шмидт не выпускал руки Зинаиды.
— Думала ли ты, что сорок минут в вагоне приведут тебя сюда? Прости, я говорю «ты», но, кажется, имею право. Имею, да? В моем положении…
Лицо Шмидта иссечено морщинами, пожелтело, голубые глаза поблекли, в них застыло страдание. Зинаида Ивановна хочет как-то утешить его, но говорит:
— Успокойтесь, Петр Петрович… Все будет хорошо…
— Будет, будет…
Ироническая улыбка тронула его губы. Ирония словно придала ему силы.
— Стоит ли говорить о том, что будет. Даже думать вряд ли стоит. Вот что сейчас… Дай-ка я погляжу на тебя. Бедная моя, бедная… Ты и в вагоне боялась говорить со мной, и в письмах все оглядывалась. Инстинкт предупреждал. Куда я привел тебя?
Из груди Шмидта вырвался стон, голова упала на столик.
Зинаида Ивановна оглянулась на сидевшего рядом ротмистра и положила свои руки на дрожащие руки Шмидта. Он поднял голову. Пересиливая себя, заговорил об Анне Петровне, спросил, как Зинаида встретилась с нею. Говорил и, не отрываясь, смотрел на руки Зинаиды Ивановны, гладил их снова и снова…
— Да, Асины дети… Она их совсем покинула… и все из-за меня, из-за меня…
И умолк. Все сказано сейчас глазами Шмидта, его изумленным и благодарным взглядом, устремленным на Зинаиду Ивановну. Серое платье… то самое…
Зинаида Ивановна не могла не оглядываться на ротмистра. Присутствие жандармов связывало ее слова и движения. Шмидт догадался и пришел ей на помощь.
— Воображаю, как господину ротмистру дико слушать наш разговор… — попытался усмехнуться Петр Петрович.
Полянский охотно ответил:
— Приблизительно я знаю ваши отношения…
— Ах, знаете… Вот видишь, Зина, они все знают, служба такая… Я надеюсь, вы не будете мешать нашим свиданиям.
— Не от меня зависит.
Шмидт не спускал глаз с Зинаиды.
— Все зависит, вероятно, от тебя. Да, от тебя?.. Свидания будут каждый день, каждый день, скажи, да?
Зинаида Ивановна спросила об обвинительном акте, о защитниках.
Ах, обвинительный акт? Еще не вручен… Защитники? Он не знает. И вообще ему не хочется говорить сейчас об этом. Он весь поглощен созерцанием, растворился в нем. Какое счастье видеть, чувствовать эту руку…
Свисток. Ротмистр поднялся. Еще свисток. Это зовет катер. Свидание закончилось. Зинаида Ивановна вышла, и Шмидт упал на жесткую койку.
Но тут же вскочил и зашагал по камере крупным нервным шагом.
Он ни о чем не думал. Он не мог сосредоточиться ни на одной мысли, весь поглощенный необыкновенным волнующим чувством До сих пор он только воображал себе Зинаиду Ивановну и теперь не мог разобраться в своих чувствах. Реальная, живая, осязаемая — сливается ли она с тем образом, который он создал за полгода ожиданий? Это была она и не она. Может быть, даже лучше.