Письмо заканчивалось так: «А знаешь, за что я тебя полюбила? За то, что у тебя не на первом плане была… Видишь, как я знаю тебя…»
Шмидт был потрясен. Какая чуткая связь сердец, объединенных на расстоянии одним порывом. Какое чудо любви, угадывающей и постигающей, все разъясняющей и просветляющей.
«Как я знаю тебя»… Знает ли она меня? Знаю ли себя я сам? Вот он написал ей: «Возьми мою жизнь», — а она в этот самый момент, осененная чудесной силой любящей женской души, писала ему: люблю потому, что я у тебя не на первом плане… Что это — напоминание? Предупреждение? Или, может быть, просто постижение?
Он многому ее научил за месяцы переписки. Разве это та Зинаида, которая когда-то жаловалась, что не находит смысла жизни? Он научил ее понимать его, Шмидта. Теперь она помогает ему не забывать себя самого. Даже больше: не только не забывать и быть самим собой — быть лучше, быть тем, кем он должен быть.
Возвращенный к «первому плану» неожиданным напоминанием Зинаиды, он задумался над некоторыми тревожными признаками, появившимися в последние дни. При следующем свидании, пожимая Зинаиде руку, он незаметно сунул ей записку. Вернувшись в гостиницу, она обнаружила, что записка содержит целую инструкцию о том, как вести себя с жандармами.
«Помни, что все жандармы — всегда жандармы, и не доверяйся никому, что бы они тебе ни говорили». Дальше следовал ряд практических советов, как держать себя в гостинице и каземате, как передавать ему, Шмидту, записки. «Они, кажется, вообразили, что ты приехала организовать мой побег! Какие они все идиоты! Сколько труда кладут даром. На этом деле откармливаются, а не научились отличать людей. Ты смутила их своим умом и «ученостью». Несчастная Россия, до сих пор эта «ученость» считается преступной».
Предупреждение оказалось своевременным. Вскоре в гостиницу к Зинаиде Ивановне явился ротмистр Полянский. Покрутив усы и сохраняя все ту же позу официального джентльменства, он попросил показать ему все письма Шмидта. Зинаида Ивановна с облегчением вздохнула. Только накануне она сожгла письма и записки, которые могли быть компрометирующими.
Вечером явился другой жандарм. Председатель следственной комиссии генерал Колосов, просит пожаловать к нему…
У Зинаиды Ивановны не было ни опыта, ни желания общаться с жандармскими и следственными генералами. Но когда «просят пожаловать», отказываться, видимо, не приходится. И вот она смотрит на блестящий жирный круг генеральского лица. Глаза заплыли и еле виднеются сквозь жировую толщу. Из складок жира доносится хриплый голос:
— Вы знаете лейтенанта Шмидта?
Последовала серия протокольных вопросов с угрожающим напоминанием «говорить одну правду». Нетрудно было установить, что о Севастопольском восстании Зинаида Ивановна узнала только из газет, как и все российские обыватели. Ее отпустили, на следующий день были возвращены письма.
К концу января в воздухе решительно повеяло весной. Солнце настойчиво напоминало о юге. Снег на острове Морской батареи быстро исчезал. И в каземат проникло тревожащее чувство весеннего тепла и возрождения! Шмидт стоял у открытой форточки, взволнованно вдыхая теплый ветерок, веющий с моря, и слушая резкие крики возбужденных чаек.
Сквозь щель форточки и переплет решетки он видел привычную даль моря. Бесконечные дороги, таинственная красота мироздания, свободное дыхание безбрежных просторов, несравненная радость штурвала, гордое сознание, что ты справляешься с этой великолепной грозной стихией… Есть какая-то волнующая радость в ощущении, что корабль чутко следует твоей воле, в живом чувстве особой слитности с кораблем.
Ему вспомнилась «Диана». Они шли тогда из Риги в Одессу. Поздняя осень, балтийская непогода. Петр Петрович двое суток не сходил с мостика. На третьи сутки море немного успокоилось. Шмидт решил, что можно отдохнуть, оставил на мостике помощника и попросил в случае осложнений немедленно разбудить. Не прошло и двух часов, как налетел туман. Ночь. Шторм. Помощник не стал будить капитана — то ли пожалел его, измучившегося за двое суток шторма, то ли понадеялся на себя. Вдруг страшный, толчок, треск, пароход задрожал, как в лихорадке. Весь экипаж вылетел на палубу. «Диана» наскочила на гряду камней у острова Мен.
Начиналась паника, но тут с мостика раздался твердый голос Шмидта. О, голос капитана в решающую минуту! Он, как волной, смывает животный страх, превращает стадо обезумевших в организованный, спаянный коллектив борцов, и силы каждого мгновенно увеличиваются во сто крат.