Такой спокойной ночи видеть на передовой не приходилось. Ни “фонарей”, ни перестрелки. Проснулся, как от пинка. В серой рассветной пелене медленно и беззвучно, как в страшном сне, двигался силуэт немецкого танка. Раза два негромко звякнули траки.
Я завопил:
— Подъем!
Из щелей высунулись заспанные минометчики. За первым танком выполз второй. Рота, опомнившись, рванулась к ближайшим кустам. По бегущим ударили пулеметы.
— Товарищ лейтенант, не бросайте меня! — Немолодому бойцу пуля попала в ногу.
Подскочили с двух сторон, подхватили... Из кустов по немцам палили из чего могли. Вреда танкам никакого, но ушли. Как же случилось, что они так легко прогулялись по нашей обороне, оставив от батальона мешанину из мяса, костей и лохмотьев?.. Еще и увезли пушку-сорокапятку?
Все, кто караулил и охранял, проспали свои и чужие жизни. Нас спасло чудо.
Глава 7
Батальон шел к Днепру. Асфальт светлый — по шоссе некуда ездить. Мост через Днепр в леса правобережья взорван в 41-м. Врос в асфальт незнакомый танк.
— Наш, — сказал Артамонов. — Довоенный.
Из заросшей канавы выглядывал — в земле по оси — еще и броневичок. Остатки когда-то зеленой краски, еле заметная звезда.
Батальон затягивало под уклон. Заблестели болотца и озерки — предвестники большой воды. Побывав на Волге, я знал, что это такое. Здесь еще и рубеж — пройти с ходу немцы не дадут. Батальон свернул в кусты.
— Ужин! — объявило командование. — Форсирование ночью.
Минометы, оружие и боеприпасы приказали взять с повозок с собой. Под ложечкой не просто тревога засосала, возникло предчувствие необычного испытания. Ощущение беспомощности и бессилия стало овладевать мною.
“Редкая птица долетит до середины Днепра...” Через него плыть. Не просто умирать, а тонуть, и минометчики затосковали. У меня опустились руки: мой взвод — что взвод, вся рота — готовые покойники. Общий паралич воли. Я понял, что и сам не лучше остальных. Тупо принялся за баланду.
В привезенной газетке — стихи: “Ой, Днипро, Днипро, ты течешь вдали”.
Прочитал до конца. Ударило в душу.
Дохнуло Днепром — рота сбилась в кучу. И тут я со стихами Евгения Долматовского. После стихов, уже от себя... Прекрасно помню свои ощущения, но повторить, что говорил роте, не могу. Что-то о войне, о предстоящем бое, неосознанно для себя и слушающих, поместил всю свою жизнь... О поездке с мамой к отцу в Забайкалье... И о том, как однажды, проснувшись, не узнал комнаты: пол весь белый, распотрошенные книги, раздерганные тетрадки и альбомы, раскиданные фотографии... Мама плакала — отца ночью увели в ГПУ... Возникло счастье, когда отец через год вернулся. Его с кем-то спутали, а в те времена Лубянка лишних для себя заключенных, случалось, отпускала...
Вся рота, от Артамонова до обозника-повозочного, слушала.
Она слышала не слова — стала бы она их слушать! Я ведь успокаивал и вдохновлял не роту, а себя. И рота ощутила искренность исповеди-завещания. Перед “крещением в Днепре” самый молодой имел право так разговаривать с ротой:
— Пусть убьет нас. Убьет еще тысячи таких, как мы. Другие доведут дело до конца! Все равно победа будет нашей!
Третья минометная настроилась на героизм.
В середине ночи нас подняли. Меня бил озноб: вот оно! Лейтенантские заботы: не потерялся бы кто в темноте, не забыли бы чего. Все вполголоса. После спусков и подъемов по дюнам сквозь кусты встали. Перехватило дыхание. Ждали долго, напряжение не отпускало. Ho приказали разворачиваться — чужой участок.
Всю ночь батальон искал свое место. Растаяло ощущение величия, а затем силы. Я с трудом волочил ноги по песку — всего лишь карабин за спиной. Каково же бойцам, одни тащили минометы, другие — ящики с патронами и минами, да не норму, а в запас — для плацдарма.
Перед рассветом форсирование отменили. Какие там тревоги и обреченность!.. Какой героизм!.. Кое-как приткнули минометы, наковыряли ямок, повалились в них и заснули. Поголовно.
Проснулась рота поздно. В термосах принесли суп. Рота поела, над головами поплыл дымок. Наступил день блаженного покоя. Шелестели кусты, шевелились солнечные пятна.
Солнце стояло высоко, когда с той стороны Днепра стала слышна ружейно-пулеметная перестрелка. Новость ошеломила: полк ночью форсировал Днепр.
“Вот так номер! — ахнул я про себя. — А мы? Заблудился комбат? Случайно? Нарочно? Или мы в резерве?”
Рота встревоженно слушала — по воде все разносилось звучно. Немцы явно прижали наших к кромке берега. Сыпали немецкие автоматы: наступала его пехота. Наши отбивались — длинными очередями долбили “максимы”, часто хлопали винтовки.