— Есть, сэр.
Обращаясь к Гербу Майму, Бакман сказал:
— А ведь они и впрямь уже его нашли. — Он сперва улыбнулся, затем радостно захихикал.
Глава 11
Зайдя в спальню за своей одеждой, Ясон Тавернер обнаружил, что Рут Рей сидит в полумраке на скомканной, еще теплой постели, полностью одетая, и курит свою традиционную сигарету с табаком. Серый ночной свет просачивался из окон. Уголек сигареты словно регистрировал нервную, накаленную атмосферу.
— Эти штуки тебя доканают, — заметил Ясон. — Не зря их больше пачки в неделю в одни руки не выдают.
— Отъебись, — огрызнулась Рут Рей, в очередной раз затягиваясь.
— Но ведь ты их на черном рынке купила, — сказал Ясон.
Как-то раз он ходил туда вместе с Рут, чтобы купить ей целый блок. Даже при его доходах цена Ясона поразила. Но Рут, похоже, не удивилась. Очевидно, она этого и ожидала; она знала цену своей привычки.
— Неважно, где я их достала. — Рут потушила длинную, явно недокуренную сигарету в керамической пепельнице в форме легкого.
— И теперь тратишь их впустую.
— Ты любил Монику Буфф? — спросила Рут.
— Конечно.
— Не понимаю. Как ты мог?
— Любовь бывает разная, — ответил Ясон.
— Да. Как с кроликом Эмили Фуссельман. — Она бросила на него взгляд. — Я знала одну женщину, замужнюю, с тремя детьми; у нее были два котенка, а потом она завела себе бельгийского серого кролика. Знаешь, они такие крупные, и все прыг-скок, прыг-скок на своих мощных задних лапах. Первый месяц кролик боялся даже вылезти из клетки. Насколько мы поняли, это был самец. Через месяц он вылез из клетки и запрыгал по гостиной. Через два месяца он научился лазать по лестнице и стал регулярно скрестись в дверь спальни Эмили, будя ее по утрам. Потом он стал играть с кошками, и тут начались проблемы, потому что кролик был не так проворен и сообразителен, как кошки.
— У кроликов просто меньше мозгов, — заметил Ясон.
— Вряд ли, — возразила Рут Рей. — Но так или иначе, кролик обожал кошек и пытался делать все то же, что и они. Он даже приучился почти все время обходиться кошачьей коробкой. При помощи клочков шерсти, которые он выщипывал у себя на груди, кролик устроил гнездо рядом с диваном и хотел, чтобы котята туда забирались. Но они не стали. Конец всему — вернее, почти конец — пришел, когда он попытался поиграть в пятнашки с немецкой овчаркой, которую привела какая-то дама. Понимаешь, кролик насобачился играть в эту игру с кошками, с Эмили Фуссельман и с детьми. Сперва он прятался за диваном, а затем выскакивал оттуда, носился быстрыми-быстрыми кругами по комнате, и все старались его поймать, но обычно не могли, и кролик преспокойно убегал обратно за диван, куда, как предполагалось, никто за ним не последует. Но овчарка не знала правил игры и, когда кролик забежал обратно за диван, ринулась за ним и мощными челюстями ухватила его за задницу. Эмили в конце концов сумела разжать эти челюсти и вывести овчарку во двор, но кролику здорово досталось. Он поправился, но после этого жутко боялся собак и убегал куда глаза глядят, даже если видел собаку через окно. А свою задницу — ту ее часть, которую хватанула овчарка, — он прятал под кусками материи. Там совсем не было шерсти, и кролику было очень стыдно. Но самое трогательное было то, как кролик пытался протолкнуться за пределы своей — как там это слово? — физиологии. За пределы своей кроличьей природы. Как он старался стать более совершенной формой жизни, вроде кошек. Как стремился все время быть с ними на равных. Но как раз отсюда все несчастья и вытекали. Котята не желали жить в том гнездышке, которое кролик для них соорудил, а овчарка не знала правил и прихватила его за задницу. Он прожил несколько лет. Но кто бы мог подумать, что кролик разовьется в такую сложную личность? Кстати, когда ты садился на диван, а кролик хотел, чтобы ты слез, он ложился рядом и аккуратно тебя подпихивал. А затем, если ты не пошевеливался, он тебя кусал. Ты только подумай о стремлениях этого кролика и о его крахе. Маленький жизненный подвиг. И ведь все это было безнадежно. Только кролик этого не знал. А быть может, и знал, но все равно пытался. Хотя я думаю, он все-таки не понимал. Ему просто страшно хотелось это делать. Это составляло весь смысл его жизни, потому что он любил кошек.
— А мне казалось, ты не любила животных, — сказал Ясон.
— Больше не любила. После стольких разочарований и крахов. Вроде того кролика. В конечном счете он, естественно, помер. Эмили Фуссельман рыдала дни напролет. Целую неделю. Я видела, до чего это ее довело, и для себя уже такого не хотела.
— Но перестать любить животных настолько, чтобы…
— Они так мало живут. Так чертовски мало. Да, некоторые люди теряют любимое существо, а потом живут себе как ни в чем не бывало, перенося свою любовь на кого-то другого. Но это больно. Мучительно.
— Тогда чем же так хороша любовь? — На эту тему — и в связи с собственными переживаниями, и с чужими — Ясон задумывался всю свою долгую взрослую жизнь. Сейчас это особенно его интересовало. Из-за всего, что с ним в последнее время случилось, — вплоть до истории про кролика Эмили Фуссельман. В частности — этот болезненный аспект. — Ты кого-то любишь, а от тебя уходят. Однажды приходят домой и начинают паковать вещички. Ты спрашиваешь «что случилось?», а тебе говорят «кое-где еще есть предложение получше». И уходят, навсегда уходят из твоей жизни, а ты до самой смерти носишь в себе этот громадный ломоть любви, который некому отдать. А если и находишь, кому отдать, опять случается то же самое. Или ты звонишь по телефону и говоришь «это Ясон», а там переспрашивают «кто-кто?», и тут ты понимаешь, что получил по полной программе. Там даже не знают, кто ты, черт побери, такой. И, как мне кажется, никогда и не знали; на самом деле у тебя никого и не было.
— Любовь — это другое, — возразила Рут. — Любовь не означает простое обладание другим человеком подобно тому, как ты желаешь обладать товаром, который видишь в магазине. Тут просто желание и ничего больше. Ты хочешь получить товар, забрать его домой и поставить на какое-нибудь более-менее почетное место. А любовь… — тут она помедлила, размышляя, — любовь — это примерно как если отец выносит своих детей из горящего дома — спасает их и погибает сам. Когда любишь, перестаешь жить ради себя; ты живешь ради другого.
— А хорошо ли это? — Для Ясона это звучало не слишком хорошо.
— Это пересиливает инстинкт. Инстинкт толкает нас к борьбе за существование. Как полов, берущих в кольца все кампусы. К борьбе за наше существование за счет других; каждый из нас когтями прокладывает себе путь наверх. Взять, к примеру, моего двадцать первого мужа, Фрэнка. Мы были женаты шесть месяцев. Вскоре он перестал меня любить и сделался ужасно несчастным. А я его все еще любила. Я хотела остаться с ним, но видела, что это причиняет ему боль. Тогда я его отпустила. Понимаешь? Так было лучше для Фрэнка. А раз я его любила, то важно было именно это. Понимаешь?
— Но почему так хорошо идти против инстинкта самосохранения? — спросил Ясон.
— А ведь ты сомневаешься, что я смогу объяснить.
— Да, — согласился Ясон.
— Потому что в итоге инстинкт самосохранения все равно проигрывает. Это верно для каждого живого существа — крота, летучей мыши, человека, лягушки. Даже для той лягушки, что курит сигары и играет в шахматы. Ты никогда не сможешь выполнить того, на что тебя толкает инстинкт. Поэтому в итоге все твои усилия приводят к краху. Ты подыхаешь, и тем все кончается. Но если ты любишь, ты можешь растаять и наблюдать…
— Я еще не готов растаять, — заметил Ясон.
— …ты можешь растаять и наблюдать с радостью, с нежным удовлетворением — высшей формой удовлетворения, — как живет дальше тот, кого ты любишь.
— Но ведь и те, кого любишь, тоже умирают.
— Да, верно. — Рут Рей прикусила нижнюю губу.
— Выходит, лучше не любить. Вот почему у тебя этого и не получается. Даже в отношении домашнего животного — кошки или собаки. Ты же сама заметила — ты их любишь, а они умирают. И если даже смерть кролика… — Тут Ясону явилось жуткое видение: раздробленные кости и окровавленные волосы девушки в пасти смутно видимого врага, грознее любого волкодава.