Новая родина встретила камнепадами, лютыми морозами, высокими перевалами, на которых осталось много людей, они тогда не знали и не умели многого. На ошибках своих и с помощью других, они дошли. Большая, по меркам гор, долина была окружена высокими каменными стенами, и вход был только через узкоё ущелье. Почти все преследователи, гнавшиеся за ними, остались там, среди наваленных в беспорядке камней, сброшенных с вершин скал, побитые и порубленные, они надежно сохранили тайну, куда ушел род. Понадобились жизни четырех поколений, чтоб из каменистого плато сделать цветущий оазис, где некогда скакали горные бараны, раскинулись поля, на которых зреет урожай.
Сменились дома, они теперь были каменные, сменились люди, они стали другими, они постепенно забыли свой родной язык. Теперь это был иной народ.
Только одно осталось неизменным, честь. Честь воина однажды давшего слово служения. Честь, которая дороже жизни. Много сказаний и легенд ходит об этом. Старики уже и не помнят, как и кто, первым принес клятву верности на служение. Но ушедшие воины, своими потом и кровью доказали что они самые верные и самые лучшие. Каждые пять лет, уходили и возвращались домой, женились, ибо только после исполнения долга чести, им дозволялось оставить в лоне женщины свое семя и взрастить продолжение своего рода. Обычно осенью, пока открыты перевалы, тоненьким ручейком они шли домой. К изумрудной зелени лугов, прозрачным горным рекам вспенивающих свои воды на массивных булыжниках и рассыпающих мириады алмазных искр, каменистым тропам, ведущим к родным могилам.
Были и черные года, когда никто не возвращался. Тогда на самой середине долины, в священном месте, ставился черный обелиск. И высекались имена…..
Проходили года, забывалась боль, и юноши уходили в далёкую жаркую страну, где несли свое нелегкое бремя.
Так продолжалось очень долго и скоро один из властителей, стал принимать на службу только этих воинов, давал кров и предлагал защиту семьям.
На одном из сборов, всего народа, было сказано слово и старики заворчали: «мол, негоже это делать» Но потом смирились и много воинов женившись, уходили, и только редкие весточки доходящие, рассказывали о житье на чужбине. Правитель не прогадал, говоря, что возьмет на себя заботу о женщинах и детях своих воинов. Им стало, чего терять….
— Вот здесь я его и встретил, — Ибрагим остановился у ворот дома.
— Стучи. Я хочу глянуть на этого старца.
Кулак загрохотал по деревянным доскам, — Эй. Там. Живые есть?
Ни звука. Потом заскрежетал засов, створка приоткрылась, и на улицу выглянул мальчишка, лет десяти. — Ассалам Аллейкум, — Поздоровался, разглядывая нас темными любопытными глазами.
Ибрагим хотел его расспросить, но не успел, на плечо ребенка легла мужская рука, невнятный голос что-то проговорил. Калитка открылась, и мы увидели пожилого мужчину.
— Салам, уважаемые. Что нужно вам почтенные?
— Салам, мы ошиблись домом. — Ибрагим потянул меня за рукав дальше по улице.
Мелкие песчинки поскрипывали под кожаной подошвой, мы неспешным шагом шли в сторону базарной площади по маленькой кривой улочке.
— Вот, с ним я и разговаривал, он меня послал к судье. Мальчишки я не видел, а старик тот самый, руку даю.
— А ты говорил с ним на улице, калитка была закрыта или открыта?
— Это к чему спрашиваешь?
— Двор не ухоженный, его давно не подметали, облупленные двери дома, покосившийся кусок стенки за углом дома обвитого увядающим виноградом.
— И что? Один старый, другой малый им обоим силенок не хватает, может их всего двое там живет.
Я упал, отброшенный сильной рукой, вдоль стены.
Деревянный брус, набитый по краю повозки, проскрежетал у меня над головой, посыпалась кирпичная крошка, а на расстоянии ладони от лица пронеслись, окованные металлическими полосами, колеса. Ибрагим, успевший оттолкнуть меня с дороги, висел на постромках, сдерживая бег лошади, возничий привстал со своего места и, размахивая кнутовищем, бил по широкому крупу, погоняя своего коня. Раздираемая на части лошадь заржала и стала замедлять свой бег. А потом и вовсе остановилась. Маленькая фигурка отбросила в сторону кнут и со всех ног припустила бежать, миг, исчезла за поворотом. Погнавшийся было Ибрагим, пробежал с десяток шагов, остановился и опершись на колени сначала посмотрел вслед беглецу, а потом на меня. Я махнул рукой: «догоняй» но он, отказался, и пошел обратно. Проходя мимо лошади, хлопнул ладонью по крупу, и она потрусила по улочке, повозка заскрипела колесами и вскорости исчезла из вида. Улочка опять опустела, только двое, некогда хорошо одетых мужчин, сидели у стены одного из домов.
— Ты кого ни будь, обижал в этом паршивом городишке? — Спросил Ибрагим, присаживаясь рядом со мною, прямо на грязные камни.
— Я думал ты мне, расскажешь об этом. Пошли обратно, что-то мне совсем расхотелось куда либо идти.
— А ты ещё куда то намылился?
— Проведать судью.
— Я тебя не узнаю, — Задумчиво оглядел меня, — Тихий скромный лекарь, имеющий кучу друзей…. — Ц — ц, — По цокал языком.
Мухаммад, мы здесь меньше двух дней, а тебя словно подменили, на меня рычишь, кучу народа угрохал, ещё эта телега….
— У меня есть твердое желание, сбежать. Это прекрасный, красивый город, но его лучше рассматривать из-за крепостной стены. Как хочется ощутить подошвой сандалий податливый песок, сминающийся под твоими ногами, почувствовать, как сквозь чалму, макушку греет солнце, обжигает плечи и руки держащие посох. Каждый раз воевать с этими непослушными тварями. Верблюдами, — Пояснил невысказанный вопрос Ибрагима.
Ложиться спать у костра, зная что завтра ты точно встретишь утренний рассвет, на том же месте где и лег. Вдыхать чистый и свежий воздух, напоенный ароматом цветущих садов.
А эти грязные, вонючие города, рассадники болезней, зла и ненависти…. Их надо обходить стороной, не приближаться к ним на полет стрелы, а если надо будет войти, выжечь всё греческим огнём.
— Тебе не хватает самой малости, и будешь в точности как главный евнух из гарема моего бывшего господина.
— Какой такой малости?
— Маленький такой пустячок, его на голову укоротили, а у тебя она ещё торчит на месте.
— Молчи, а не то сбудется.
Ибрагим оскалился во все свои двадцать шесть зубов.