«Времени у меня сейчас на тебя нет, треска сушеная, – подумал Роб. – Только попробуй тронуть меня, гад ползучий, – и я тебя вздую как следует».
Так, как собирался в один прекрасный день вздуть своего чертова папашу.
Увидел, как один из прихлебателей показывает Энтони на него пальцем, но пробежал мимо и понесся дальше.
Совершенно задыхаясь, с колотьем в боку, он добежал до конюшен Эгльстана как раз в ту минуту, когда незнакомая старуха пеленала новорожденного младенца.
Конюшню наполняли тяжелые запахи конского навоза и крови его матери. Мама лежала на полу. Глаза закрыты, в лице ни кровинки. Роба удивило, какая она маленькая.
– Мама!
– Ты сын?
Он кивнул, не в силах говорить, только тощая грудь тяжело вздымалась.
– Не мешай ей отдыхать, – сказала ему старуха, отхаркавшись и сплюнув на пол.
Когда появился отец, на Роба он и не взглянул. В телеге, выстланной сеном (Бьюкерел взял ее у одного работника), они отвезли домой маму вместе с новорожденным – мальчиком, которому предстояло получить имя Роджер Кемп Коль.
Всякий раз, родив очередного ребенка, мама весело и гордо показывала новорожденного остальным своим детям, но сейчас она молча лежала, глядя в потолок.
В конце концов Натанаэль позвал соседку, вдову Харгривс.
– Она даже грудь малышу дать не может, – пожаловался он.
– Может, это и пройдет, – успокоила его Делла Харгривс. Она знала одну кормилицу и унесла малыша, к великому облегчению Роба. Он всеми силами, как умел, заботился об остальных четверых. Джонатана Картера уже успели приучить к горшку, но, оказавшись без материнского глазу, он, кажется, начисто об этом позабыл.
Отец не отлучался из дому. Роб мало с ним говорил и старался не попадаться ему под руку.
Он скучал по урокам, которые проходили каждое утро: мама умела превратить их в увлекательную игру. Роб не знал ни единой живой души, у которой было бы столько внутреннего тепла, столько любви и задора, столько терпения, если он не сразу запоминал урок.
Сэмюэлу Роб поручил гулять с Вилем и Анной-Марией, не допуская их без надобности в дом. В тот вечер Анна-Мария горько плакала – она хотела услышать колыбельную. Роб обнял ее, назвал милой барышней Анной-Марией – девочка больше всего любила, когда ее так называли. Наконец, он спел сестренке песенку о миленьких кроликах и пушистых птенчиках, которые спят в гнездышке (радуясь при этом, что его не слышит Энтони Тайт). У сестры щечки были круглее, а кожа более нежная, чем у матери, хотя мама всегда говорила, что Анна-Мария пошла вся в Кемпов, даже ротик во сне открывает так же.
На следующий день мама выглядела получше, но отец сказал, что щеки у нее порозовели от жара. Маму била дрожь, и они укрыли ее одеялами.
На третье утро, когда Роб поил маму водой, его поразило, каким жаром пышет ее лицо.
– Мой Роб, – прошептала она и погладила руку сына. – Ты стал настоящим мужчиной. – Она тяжело дышала, изо рта шел неприятный запах.
Когда он взял мать за руку, что-то перешло из ее тела в его разум. То было знание: мальчик абсолютно ясно понял, что должно с нею произойти. Он не мог заплакать. И закричать тоже не мог. Волосы зашевелились у него на затылке. Роб ощутил ужас и больше ничего. Он не в силах ничем ей помочь, если б даже был взрослым.
Пораженный ужасом, он слишком крепко сжал мамину руку, ей стало больно. Отец заметил и наградил его подзатыльником.
На следующее утро, когда Роб проснулся, его мать уже умерла.
Натанаэль Коль сидел и рыдал, и это очень напугало его детей. Они еще не умели понять, что их мама ушла в лучший мир, но никогда раньше не видели, чтобы отец плакал. Побледневшие, настороженные, дети сбились в кучку.
Обо всем позаботился цех.
Пришли жены плотников. Никто из них не дружил с Агнессой, ибо ее ученость вызывала подозрения. Но теперь женщины простили ей былой грех и подготовили в последний путь. С тех пор Роб на всю жизнь возненавидел запах розмарина. Случись это в добрые времена, мужчины пришли бы вечером, после работы, но теперь работы у многих не было, так что люди стали собираться рано. Пришел Хью Тайт, отец Энтони, очень на него похожий, – он представлял гробовщиков, постоянное сообщество, изготовлявшее гробы для похорон членов гильдии. Похлопал Натанаэля по плечу:
– У меня запасено вдоволь прочных сосновых досок. Остались с прошлого года, когда мы строили таверну Бардуэлла, помнишь, какое было отличное дерево? Твоя Агнесса заслужила такое.