Максим приблизил к зеркалу свое лицо почти вплотную.
— Сукин ты сын, — произнес он. — А когда мы с тобой были не вместе?
Осторожно ступая, он вернулся к дивану. Лег, сдерживая дыхание. Завтра предстоит тяжелый день. Завтра мы пообщаемся со всеми, с правыми и виноватыми.
И все они узнают, как плохо иметь дело с человеком, который все вспомнил. Который, превратился в чистую идеальную месть.
Тарас Петровский
Карту района ему принесли уже совсем поздно.
Несколько мгновений он вертел листок, потом, подняв голову, посмотрел на Гальцева, сотрудника отдела Антона. Тот невозмутимо стоял перед ним, косясь в работающий телевизор.
— Ну и что это? — осведомился Петровский.
— Местонахождение телефонного номера, который вы нам дали, — пожал Гальцев плечами. — Место работы Максима Дронова.
— Интересно получается, — сказал Тарас. — Вы хотите меня уверить, что один из крупнейших цехов по производству наркотиков находится на Тверской, а окнами почти на Красную площадь смотрит?
Гальцев глянул на схему.
— Ага, — кивнул он. — Точно так, Тарас Васильевич.
Петровский откинулся в кресле.
— Знаете, что, Денис, — произнес он, — я давно к вам приглядываюсь. Вы хороший работник, только очень ленивый. На наши проблемы вам чихать, а в «Полночи» вас интересует одна лишь зарплата. Может быть, вам сменить место работы?
Гальцев оторвался от телевизора и вытаращил глаза.
— Тарас Васильевич?!
— Что, Тарас Васильевич?! — взорвался Петровский, хлопнув ладонью по столу. — Вы когда научитесь думать, а?! Когда, наконец, нужды компании станут для вас близкими, своими? Вы, что издеваетесь?! Идите и принесите мне настоящую схему!
— Но как? — развел Гальцев руками. — Это же база телефонная, Тарас Васильевич. Вводишь номер, она место выдает…
— А голову включать в дополнение к базе кто будет? — Петровский схватил листок. — Вы даете мне информацию, спасибо. Я читаю: адрес объекта — улица Тверская, дом 8. А открыть карту Москвы и посмотреть, что там находиться вы можете? Или это я делать должен? А? Вы считаете, что Книжный дом «Москва» — это, на самом деле, замаскированная фабрика по производству наркотиков?
Гальцев открыл рот.
Потом закрыл.
— Но как быть…?
— Думать! Позвонить на АТС. Выяснить. Телефоны в Москве часто меняются. Это понятно?
— Д-да…
Тарас вздохнул.
— Идите, Гальцев, — произнес он. — Идите и принесите то, что мне нужно.
После ухода Гальцева, Тарас набрал Антона.
— Как продвигаются дела? — спросил он.
— Три группы оцепления в полной боевой готовности, — доложил тот. — Готовы выдвинуться по первому требованию. Думаю, мы всю клоаку сумеем изолировать.
— Хорошо, — кивнул Тарас. — Дай им готовность на раннее утро. Остальные?
— Сейчас снаряжаем еще две ударных. Так сказать, основной удар.
— Все верно, — согласился Петровский. — Думаю, Максим навестит своих боевых товарищей завтра. Третий день, обычно, случается самым сложным. Превращение должно уже пойти полным ходом.
— Тарас Васильевич, — после паузы спросил Тополев, — а если мы не сумеем его завтра остановить?
Петровский вздохнул.
— Тогда речь о поимке больше подниматься не будет, Антон. Тогда речь будет вестись только об уничтожении.
— Но мы же сами…
— Я помню, Антон, кто его сделал, — мягко оборвал Тарас Тополева. — Я, к несчастью, все прекрасно помню. Поэтому, наши группы должны быть проинструктированы надлежащим образом, понимаешь?
— Я сделаю, Тарас Васильевич.
— Надеюсь, Антон. И вот, что. Давай-ка домой собирайся.
— А вы?
— Не волнуйся.
Мыслями Петровский был в том самом дне, когда они с Антоном провожали Максима в Битцевский парк.
Сумею ли я отдать приказ? Сумею ли я уничтожить то, что породил сам?
В тот вечер, расставшись с Максимом, они долго сидели в машине у подъезда Тополева, рассуждали, спорили, разбирались.
Собственно, речь шла о нем, о лекарстве.
Лекарстве для запутавшихся в жизни смертельно больных.
В салоне машины висела тишина.
Антон, судя по выражению лица, думал о дожде, о том, как несладко сейчас там Максиму и как замечательно будет приехать домой, выпить чего-нибудь горячительного и забиться под теплое толстое одеяло. Возможно, о Лизе, секретарше Петровского, он думал тоже…
Мысли Тараса были грустнее. Петровский пытался, но не мог вспомнить, сколько раз он уже провожал таких вот Максимов навстречу судьбе, сопливых пацанов, запутавшихся в своих недетских смертельных проблемах. Сколько раз встречал он их после, взъерошенных, оскалившихся, измазанных теплой еще кровью и пахнущих смертью, ставших за каких-то час-два, мужчинами. Ему всегда хотелось уйти с ними, ему хотелось быть с ними, когда происходило это превращение, но он знал, что никогда так не сделает. Это были их прошлые жизни, глупые ли, хорошие ли, плохие ли, злые ли, но они должны были разобраться с ними сами. Он не имел права находиться с ними в этот момент. Он не имел права видеть их в этот момент. Он мог только встречать и ждать.