Но теперь он точно знал свое имя.
Максим, прошептал он. Я — Максим Дронов.
Я сижу напротив зеркала и вижу свое лицо.
Он сидел, бесцельно листая страницы телефонной книжки. Он даже вспомнил, вдруг, откуда она у него появилась: ее подарила Алена на заре их отношений под Новый год вместе с карманным калькулятором, визитницей и ежедневником. Все — в толстой черной папке на молнии. «Самому дорогому и предприимчивому бизнесмену», — сказала Алена, вручая подарок и улыбаясь. Было тридцать первое декабря, и впереди их ожидала длинная ночь. А за окнами падал сказочный новогодний снег.
Он вспомнил, как здорово Алена умела улыбаться, и немедленно ощутил желание ей позвонить. Напрягся, в закоулках памяти выискивая телефон, но вместо номера внезапно вспомнил, что Алена — замужем. Давно и бесповоротно. Даже, вроде бы, дети есть.
«Интересно, — подумал Максим, — почему память все время уводит мысли в сторону?» Казалось бы, сиди и думай, как вывернуться на этот раз. Звони кому-нибудь, договаривайся, делай что-то… Сколько раз я уже выворачивался? Сто, двести? Пятьсот?
Он поднял голову и посмотрел на себя в зеркало. Критически оглядев лицо, в который раз подивился, как писатели умудряются описывать своих литературных героев: там, волевой подбородок, стальные глаза и все такое. А чем отличается волевой подбородок от обычного? Стальные глаза от просто голубых? Меня было бы невозможно описать, подумал он даже с какой-то гордостью. Обычные губы (может быть, чувственные?), обыкновенные человеческие скулы (решительные?), широкий (мужественный?) прямой нос. Все как у среднестатистического человека. Даже глаза у меня какого-то непонятного цвета: то ли серо-голубые, то ли голубовато-серые. Прямо-таки рядовой мистер безликость.
Хотя он знал, что это не так.
Девушкам его лицо почему-то нравилось, а Алена, например, не называла его иначе, как «мой красавчик». Впрочем, после их скандального расставания, терминология, почему-то, поменялась, и красавчик незаметно превратился в урода. Поэтому он считал, что Алениным мнением можно пренебречь. Оттого, что было оно, это мнение, мягко говоря, чересчур пристрастным. Слишком эмоциональным, что ли…
Была еще одна причина, по которой Максим не мог считать себя безликим середнячком. В его понимании, так мог бы называться человек, который ничего толком не умеет. А он, слава богу, за свои двадцать четыре года научился многому.
Иногда даже подумать страшно, чему.
Он потер свой обыкновенный лоб и вновь посмотрел на книжку. Ничего не выйдет, подумалось с внезапным отчаянием. Мне не поможет НИКТО. Никто, ни один человек, не поможет специалисту по всем вопросам, предателю и крысе Максиму Дронову. Крысой его назвал Семен два дня назад. Семен стоял и, поставив ногу на подножку джипа, облокотившись на полуоткрытую дверь, говорил: «Ты — крыса, Макс. Понимаешь, что ты хочешь сделать? Ты хочешь предать всех нас, своих друзей. Думаешь, у тебя есть кто-нибудь ближе? Нет, Макс. Нету. Маманя твоя от тебя откажется, когда узнает, чем ты тут занимался. Ты хочешь бросить все и уйти? Что ж, вали. Устроил истерику, тоже мне. Как баба. Неужели ты думал, мы из любопытства тут лабораторных крыс разводим? Или с целью увеличения их поголовья? А свинья, Макс? Неужели ты не знал, что ближе всего к человеку — свинья?» Солнце дрожало, переливаясь в лобовом стекле, и слепило глаза, а Максим стоял на ватных ногах, и в голове у него крутилось только: «Друзья? Какие вы мне, к черту, друзья? Обвели вокруг пальца, как тинэйджера. Светоч знания, храм чистой науки… И, после всего этого дерьма… Вы мне… Друзья?!»
— Так, что? — спросил Семен. — Уходишь?
Максим с трудом разлепил внезапно пересохшие губы:
— Да.
— Не слышу?
— Ухожу, — громко произнес он, но голос его дрогнул.
Семен смерил его взглядом, плюнул под ноги и прицедил сквозь зубы: «Тогда на днях обсудим».
Поднялся в кабину, захлопнул дверь и уехал.
И никто не сказал ни слова.
Никто, ни Гера, стоявший рядом и больше всех остальных вешавший ему лапшу, ни Николя, куривший на лавке, Николаич, с которым они вместе пропили не одну сотню баксов, ни Шура, с отрешенным видом маячивший в дверях и прекрасно знавший, мерзавец, еще тогда, в самом начале знавший, что и как происходит. Они его похоронили уже тогда. Они, его друзья, с которыми он делил все эти проклятые пять лет, его предали. Вернее нет, они просто отвернулись и сделали вид, будто ничего не случилось.
Потом нависшую, удушливую, ватную тишину нарушил Гера.