Лицо горело, сердце колотилось зайцем, но одно я знала точно. Никому я Кощеева не отдам. Сама придушу, если надо будет!
Глава 3
Кощеева любовь на мою голову
Я рывком распахнула дверь.
— Аптека открыта, но нечего так орать, господа хорошие, если вас не убивают! Новогодняя ночь!
Я старательно отыгрывала хабалистую простую девицу, которую хозяева оставили коротать ночь за прилавком, посулив прибыль, но работать та всё равно желанием не горела.
Едва не попятилась. И правда — берендеи. Оба уже немолодые, бородатые, вошедшие в полную силу. Морд… Глазки-буравчики глубоко посажены, какие-то хитрые, неприятные. Ноздри раздуваются — добычу ищут.
Я как-то разом поняла, что Юлиан Кощеев не шутил. Охоту вели за ним.
— Девка, — принюхался первый, в роскошной собольей шубе. Густая его борода легла на грудь лопатой, — молодая, нетронутая. Лекарствами провоняла…
Мне положено было покраснеть. И раньше я краснела — чего только не говорили мне пациенты! Сейчас же только цыкнула языком, понимая, что от порядочной скромной девицы осталось прискорбно мало.
— Медведь да колдун. Сразу вашу породу чую. — Подбоченилась, перегородила вход.
Вот так, больше уверенности в голосе. Аптеку громить они не посмеют, если слабину не учуют.
— Чего надо, господа? — Сложила руки на белом фартуке. — Животом маетесь? Али для густоты бороды вам дать новейшее средство? Есть от живота, от разлития желчи, для суставов, для крепости ног… когтей…
— А она бойкая, — пробасил второй — и облизнул губы, глянул масляно, — похоже, не туда мы пришли, утёк, гадёныш, — добавил многозначительно второму.
— Девка, никто сегодня не заходил? — Спросил самый бородатый.
— Да как же не заходил? — Всплеснула я руками под кровожадными взглядами. — Вот от Николаевских был младший сынок, палец ему огнями заморскими чуть не оторвало. Потом от вдовы Ивковой приходили — за настоем, ну там, — я застенчиво опустила глаза, — по женской части. Ещё от До́евских…
— Раненных не было? — Переглянулись оба душегуба.
Хорошо, что сказки это всё, что чуют оборотни правду и ложь. Не чуют! На такое, говорят, только Полозы способны. Царский род змеиный, и глава их — Янхард Полоз.
— Да не, — я с отвращением почесала потные и растрепавшиеся волосы, — а чего случилось то, господа колдуны? Вор какой, что ль? Назавелось тут, — помотала головой.
Повелись. Интерес ушёл. Так, облизали взглядами. Обдало мускусным запахом.
За моей спиной возмущённо курлыкнул Вьюжный.
— Не твоё дело, девка. Раз нет, так и нет. В другой раз зайдём на твои снадобья глянуть, — пробасил бородатый.
Ох, надеюсь, не аукнется мне помощь Кощееву…
— Ваша правда, ваше дело, господа, — буркнула якобы равнодушно.
Внутри всё мелко дрожало. Неужели обошлось?
— Не чую его, — негромко бросил младший берендей.
Колдуны развернулись — и пошли прочь, то и дело вертя головами. Морозный ветер растрепал волосы. Засмеялись северные ветра-игрунки. Где-то дед Карачун резвился со всей прытью. Со стороны Зимнего сияла иллюминация — империя праздновала новый год. Где-то там, неподалеку от Невского проспекта, дворец Кощеевых. Только туда сейчас не сунешься.
Я со вздохом захлопнула дверь. Скоро уже грифонов впускать. Как же спа-ать хочется!
Зевнула, прикрыв рот. Вьюжный высунул язык и по-собачьи ухмыльнулся, процокав когтями к двери в подвалы.
— Ну что, пернатый? Подлатаем этого злоязыкого — и спать? — Я не хотела думать о том, как посмотрю в глаза Кощееву после нашего поцелуя. Это было помутнение рассудка.
Но забыла обо всём на свете, услышав отчаянный тихий стон. Что? Ему повредили мягкие путы? Раскрылась рана? Из-за этих колдунов зелье дать не успела!
Я ринулась вниз, едва не свернув шею на ступеньках.
На ходу, бегом, убрала путы.
Юлиан был сер, тяжело дышал и молчал. Только судорожно сжимал пальцы. Вздулись вены. Царапины на теле налились нездоровой чернотой.
Услышав моё шумное приближение, Кощеев распахнул глаза. Колдовская зелень затянула, как в первый раз. На его щеках цвёл лихорадочный румянец.
— Скрасишь мои последние часы, Искорка? Почтишь мою волю? Нежная, сладкая, ласковая Искра. Колючий огонёчек…
Ладонь Кощеева прижалась к моей щеке. Да у него жар!
— Что за проклятье на тебе, Кощеев? Без шуток! — Прикрикнула, понимая, что дрожат руки.
Покусаю его!
— Смертельное проклятье, радость моя, — засмеялся тихо Юлиан.
Блеснули клыки. Прикрыл глаза. Сжал пальцы в кулак. — Не трудись. Я правда благодарен, — фыркнул, — они его только что каким-то образом сумели ускорить, хоть меня так и не нашли. Так что…
Он не договорил. Я и так всё поняла. Ёлочка игриво мигнула, еловый аромат усилился, стал одуряющим.
На миг меня посетило незнакомое доселе бессилие.
Как. Это всё? В самую зимнюю ночь в году? Да я только вкус его губ распробовать успела!
— И не вздумай! Решил от меня сбежать аж на тот свет, Юлиан Кощеев? — Рассерженно зашипела.
— С тобой я бы бежал в совсем ином направлении, моя красавица, — волосы мужчины рассыпались по подушке, на губах блуждала улыбка.
Ему было как будто всё равно. Он выглядел… умиротворённым.
— Полотенце по тебе плачет! — Я отчаянно мешала зелье.
Должен же быть выход. Должен!
Ярко-оранжевая жидкость блеснула. И застыла. Искрами мигнуло солнечное волшебство цветка папоротника. Я тут же бросилась мазать и рану, и царапины Кощея. Уже не чувствуя трепета, проводила пальцами по белой коже. Горячее сильное тело под моими руками будило странные чувства.
— Нравлюсь, Искра? — Тихий смешок.
И некрасивый ведь. И голос некрасивый, а…
— Вот выздоровеешь — и узнаешь, — заметила бодро.
Цветок папоротника — редкость такая, что Пели меня уволят. И хорошо, если только уволят. Да и неважно.
Жидкость пенилась. Кощеев — молчал. По лбу тек пот. Я потеряла счёт времени, кусая губы. Вокруг что-то периодически булькало и клокотало из-под очередных котелков, звенели склянки, я отбегала помешать и убавить огонь. Текли минуты.
— Юлиан, эй, ты там не уснул? — Не выдержав, я обернулась.
Последние десять минут Кощеев не шутил и не смеялся — молчал. Я замерла с деревянной ложкой в руке. Застыла, глядя в белое лицо с закушенной губой. В горле встал ком, что-то внутри стало шириться, расти, грозя разнести меня на кусочки… И вдруг я услышала странные звуки. Как будто младенец то ли кашлял, то ли скулил. Над Юлианом Кощеевым склонился Вьюжный. Грифон трогательно прижался головой к его груди, прижал крылья к телу, нервно помахивая хвостом с пушистой мягкой кисточкой, и… Я онемела. Из глаз грифона на грудь Кощеева летели маленькие искры янтаря. Они переливались золотом и таяли, растекались плёнкой по его коже. И чем больше их было, этих капель, тем ярче разгоралось сияние. Тем меньше становилось ран на теле Юлиана. Тем сильнее светлела его кожа, ярче становился румянец, и шире — улыбка на лице.
— Убью я тебя, Кощеев, — прошептала, падая на колени перед его кушеткой. Пара золотых капель попала мне на руки.
Стало вдруг так легко-легко! Из моих ладоней полился целительный свет и было так просто дышать.
Вьюжный поднял голову. Посмотрел умным важным взглядом.