- Забыл. Школьные знания быстро забываются. - Гектор смутился.
- А играм учат в школе?
- Не совсем так. Школа и сама игра. Вернее, часть ее. Игра шире. Ведь игра - это жизнь.
- Возможно, вы правы, - сказал Пьер.
- А знаете, как называлась моя начальная школьная игра? "Розовый оболтус". - Гектор от души хохотнул. - В средней школе я играл в "Чуффетино", а вот высшая называлась вполне серьезно: "Пилигрим с Альтаира". Нас учили этике общения с пришельцами. Ох и весело же мы играли! И знаете, кто был отчаяннее всех, тот многого достиг. А кто смотрел в рот учителям и хватал пятерки, те оказались в сетях привычных, проверенных знаний, разучились спорить. А когда спохватились, хотели выпутаться - было поздно. У нас даже закон был, преследующий дидактиков, заглушающих творческие задатки малышей. Ну вот, однако, и базар. Заглянем, а там и в "Коммунальную", согласны?
Пьер кивнул. Они прошли ворота, выбеленные известью, и окунулись в цветную, громкую, жаркую круговерть. Кричали люди и ослы, пели нищие, с минарета плыл самозабвенный голос муэдзина. Горы груш истекали желтым соком, светилась покрытая белым пухом айва, бугристые комья винограда всех цветов - от янтарного до сине-черного - нежно тяжелели в тазах. Маленькими египетскими пирамидами громоздились курага и урюк, барханам изюма, арахиса, грецких орехов не было конца. Торговцы в тюбетейках и стеганых халатах, перехваченных пестрыми треугольными косынками, тягуче покрикивали, таскали бесконечные корзины, а чаще, скрестив ноги в благодатной тени просторного навеса, неспешно тянули чай из надтреснутых пиал, Пьеру захотелось пить, но Гектор, предупреждая его желание, уже вел его к чайханщику. Коричневолицый старик в грязной чалме щепотью насылал чай в пузатый фаянсовый чайник с надбитым носиком, налил кипятку и, передавая напиток Гектору, глянул на них из-под бровей. Пьера поразила кроткая мудрая печаль его выпуклых глаз.
Гектор накрошил в тарелку белую лепешку, и они принялись за чай. Все вокруг было в движении, один осел как вкопанный стоял посредине площади. На осле сидел молодой человек с реденькой бородкой. Босые пятки его утопали в белой пыли. Он громко понукал животное, но то не желало двигаться. "Вот говорят, ишак - глупое создание, - весело выкрикивал молодой человек, - но этот ишак совсем не глуп, если не хочет уносить меня из ваших несравненных мест!" Толпа смехом встречала каждое его слово.
- Ну как, хорошо передана атмосфера? - спросил Гектор, когда они покидали базар.
- Я не знаток Востока, но впечатление ошеломляющее.
Гектор был доволен.
- А какую помощь вы оказали бы нам, сделав замечания по играм, вам близким. Представляете, как драгоценна критика очевидца, скажем, того же движения Сопротивления для постановщика игры?
...Дятлов отбросил ненужный пистолет и тяжело опустил руки. Они приближались не спеша. У одного - лицо молодое, румяное, с рыжей щетиной. Другой - постарше, побледнее, в очках. Дятлов стал различать слова.
- Ты посмотри на него, - говорил молодой, - какая бандитская рожа. Такого и брать не хочу. Шлепну, и все.
- Давай, Фриц, давай, - улыбаясь, ответил бледный.
Молодой немец поднял автомат.
"Надо же - Фриц. Имя-то какое - нарицательное", - подумал Дятлов. Он сжал зубы, каменея желваками щек.
- Господа! - раздался вдруг звучный голос.
Дятлов вскинул веки. Немцы непроизвольно оглянулись. В десяти шагах позади них стоял д'Арильи.
- Падайте, Базиль! - закричал он.
Автомат в его руках затрясся.
- Откуда вы? - спросил изумленный Дятлов, когда стрельба смолкла. Почему вы не в штабе?
- Потом, потом, - бормотал француз. - Надо уходить, немцы рядом.
Они подобрали автоматы убитых и быстро зашагали к отряду.
- До Эрнье я так и не дошел. Возвращался к вам и...
- Понятно. Но зачем вы крикнули "господа"?
- Не могу стрелять в спину, - сказал д'Арильи.
Вечером Пьер развел маленький костер. Декур раздобыл бутыль сидра и, наливая Дятлову, сказал:
- Базиль, я слышал о твоем чудесном спасении. За тебя!
- Ну нет, - возразил Дятлов. - За рыцаря д'Арильи! Вот кто был сегодня на высоте.
И Пьер уже во второй раз выслушал во всех подробностях историю о том, как потомок графа де Круа спас потомка крепостных князя Юсупова.
- Это судьба. Дятлов, - сказал д'Арильи. Красный свет причудливо играл на его длинном лице. - Амор фати.
Дятлов хмыкнул, потом спросил:
- Ницше?
- Да, Ницше, Шпенглер.
- Фашистская философия.
- Бросьте, Базиль. Эта ваша склонность к хлестким эпитетам. Они неприложимы к большим мыслителям.
- К Ницше - может быть. Но Шпенглер - это уже полный распад.
- Шпенглер предельно честен: он предчувствует распад Европы и пишет о нем.
- И вы верите в это, д'Арильи?
- Это факт. У нас нет будущего, Базиль.
- За что же вы тогда сражаетесь?
Француз пожал плечами.
- Ах да, вы уже говорили. Так вы цените Шпенглера за честность?
- Несомненно. Кроме того, он тонкий мыслитель и блестящий стилист.
- Но разве не стал он идеологом немецкого фашизма? И не говорите мне, что я смешиваю нацизм с немецкой культурой. Та борозда, которую распахал Освальд Шпенглер, очень удобна для прорастания нацистских идей: судьба, противостоящая причинности, общность крови, инстинкт мужчины-солдата, этика хищного зверя...
- О, вы знаток, - сказал д'Арильи.
- Кстати, наиболее интересное, что у него есть - идею замкнутых, умирающих культур, - Шпенглер заимствовал у Данилевского. Так что напрасно он считал себя Коперником истории.
- Данилевский? Никогда не слышал такого имени.
- Данилевский писал о подобных вещах еще в прошлом веке.
- Я думал, вы физик, Дятлов, а вы, оказывается, философ.
- Я всю жизнь занимался проблемой будущего, - ответил Дятлов, - а это и физика, и философия. Шпенглер назвал дату смерти Европы - 2000 год. Меня интересуют другие сроки. Я хочу знать, что будет через тысячу лет. Более того, я хочу увидеть это собственными глазами. И я думаю, мое желание выполнимо.
- Вы, русские, большие оптимисты, - сказал д'Арильи.
Они стояли перед высоким угрюмым домом.
- Нам сюда. - Гектор толкнул тяжелую створку.
На лестнице было сумрачно. Пахло кошками. Сквозь пыльные окна с остатками витражей пробивался серый свет. Они поднялись на третий этаж и остановились у облупленной бурой двери, край которой был густо усыпан кнопками. Гектор долго изучал подписи под кнопками, потом нажал на одну четыре раза. Никто не открывал. Гектор помешкал и нажал еще раз. В недрах квартиры что-то пискнуло, дверь дрогнула и отворилась. Седая полная дама в халате с красными драконами молча смотрела на них.
- Мы к Николаю Ивановичу, - робко сказал Гектор.
Дама посторонилась. Гектор и Пьер вошли в пахнущий керосином и капустой полумрак. Пока они искали дорогу в темных закоулках, Пьер дважды стукнулся о сундуки, запутался в сыром белье и сбил плечом велосипедную раму. Жилье Николая Ивановича - узкая непомерно длинная комната с высоченным потолком - оказалось в конце сложной сети коридоров. Хозяин сидел у единственного окна за столом, рабочим и обеденным одновременно. На углу его стыл стакан бледного чая. Меж грудами книг и стопками исписанных листков голубоватой бумаги выглядывали кусок затвердевшего сыра, банка с остатками варенья, плетеная тарелочка с растерзанным хлебом. Бритый человек в круглых железных очках близоруко сощурился, протягивая мягкую сильную руку.
Выслушав историю Пьера, Николай Иванович задумался. Гектор и Пьер сидели на шатких стульях, а хозяин, стоя у стола, рассеянно ворошил бумаги. За стеной плакал ребенок. "Несчастье ты мое", - явственно произнес высокий женский голос. Грянули в дверь, раздался зловещий крик: "К телефону!" Пьер вздрогнул.