Макс шел, что-то неразборчиво шепча бледными пересохшими губами и всматриваясь в бесформенную серую массу, частично накрытую полотном брезента. Та же часть, что была открыта для обзора, переливалась в свете фонаря оттенками черного или проступала желтыми пятнами окисляющихся изотопов урана, источающих запредельный радиационный фон.
Это место долгое время было одним из самых опасных в саркофаге. Лишь редкие отчаянные специалисты рвались исследовать эту раскаленную массу ядерного топлива, которое, вырвавшись из взорванного реактора с огромной температурой в несколько тысяч градусов, прожигая перекрытия, стекалось на нижние уровни. Вгрызаясь своими огненными зубами, оно поглощало все на своем пути, не щадя ни бетона, ни металла. И даже остановив свое движение, превратившись в застывший лавовый сгусток, оно продолжало излучать смертельную опасность.
Макс почувствовал, как на лбу проступал холодный пот. Рука инстинктивно дернулась, чтобы стереть эту влагу, но тут же замерла и опустилась. Он шел дальше, спеша по темнеющему впереди коридору.
За поворотом его ждала еще одна узкая лестница, ведущая вниз. Миновав ее, он вновь попал в коридор, очень похожий на тот, что несколько минут назад прошел на верхнем ярусе. Но он был значительно темнее предыдущего, а радиационный фон оказался ниже в несколько десятков раз.
Дойдя до небольшого помещения, Макс заглянул внутрь. Комната слабо освещалась маломощной лампочкой накаливания. Посреди помещения стояло потрепанное грязно-зеленое кресло с отломанной передней ножкой. Поэтому одним углом оно опиралось на стопку толстых книг, похожих на математические справочники или толковые словари. В углу рядом с креслом стальным скелетом замерла массивная металлическая стойка. Первый же взгляд на нее подсказывал, что она была собрана из различных подручных материалов.
Макс остановился в проходе. Казалось, что он к чему-то прислушивается и мучительно долго всматривается в какой-то объект. И лишь спустя несколько мгновений он будто решился сделать шаг к стойке и, остановившись у кресла, принялся изучать приборы. Самописец сейсмографа мерно вычерчивал на размеченной бумаге почти прямую линию. С него Макс перевел взгляд на табло приборов, расположенных выше. Цифровые значения на них медленно возрастали. Мужчина спешно перевел взгляд на часы и вернулся опять к табло, проведя рукой по маске, защищавшей его органы дыхания, будто пытаясь привычным движением поправить свою бороду.
Несмотря на то, что в его теле сейчас просто бурлила кровь, не давая покоя, он ощущал явную, измотавшую его донельзя усталость. С крепко сжатыми от напряжения челюстями, так и не присев, мужчина уже ни на секунду не отрывал глаз от приборов. Время тянулось невыносимо медленно, превращая секунды в минуты, а минуты в часы. Будто чувствуя слежку за собой, оно было способно на подобную подлость именно в те моменты жизни, когда чего-либо упрямо ждешь. Секунда… две… – отмеряло каждым новым ударом сердце, становясь внутренними часами, отсчитывающими срок жизни.
И лишь резкая смена цифр на табло кварцевого магнитного вариатора заставила сердце ускориться. Мужчина перевел взгляд на другой прибор, зафиксировавший подобный резкий всплеск. Вскоре небольшое помещение оглушила какофония звуковых и световых сигналов, кричащих о том, что показатели всех приборов и датчиков вышли за пределы установленной для них нормы.
Макс одним рывком выскочил из помещения. Мгновения, предшествующие пространственно-временному перемещению, всегда наполняли его тело какой-то особенной легкостью, каким-то непонятным образом совмещаемой с почти неподконтрольным возбуждением. Его дыхание усилилось, а по телу пробежала мелкая дрожь. Цифры на индикаторах продолжали расти, но он уже не видел этого, он напряженно смотрел в темноту коридора, уходящего вдаль.
Метрах в пятнадцати от него пробежало легкое фиолетово-голубое свечение, похожее на разряд расходящихся по кругу молний. За ним в темноте последовала целая череда ярких вспышек, которые, уплотняясь, образовали почти сплошной круг, изменяющий свой цвет на ярко-красный.
Мужчина торопливой походкой направился к эпицентру всполохов, поднявших с пола облако пыли, и замер метрах в трех, вновь ощутив легкую дрожь. Он ждал. Отражаясь в его глазах, всполохи вновь принялись изменять свой цвет, возвращаясь к изначальному фиолетово-голубому.