— Еще как бывало! — немедленно подхватил я с целью произвести впечатление чуткого собеседника. — Чтобы я стал таким вот бритоголовым хлыщом в обтягивающих джинсах и кожаном пиджаке, да еще с карманной собачонкой, — да никогда!
— Вот видишь, мама, — констатировала Алиса, — я давно говорила, что Двайт у нас голубой. Этим все объясняется.
Но мама от Алисиных домыслов всегда открещивалась — она мечтала о внуках.
— Что ты несешь? Двайт такой мужественный, — возразила она.
В этот момент я очень мужественно рыгнул, невольно утвердив маму в ее мнении.
Мама только вздохнула.
— Последствия продолжительного сидения в Епископальной церкви, — объяснил я.
Меня мутило. По воскресеньям вероятность как встречи с мамой, так и всех вытекающих отсюда последствий была заметно выше, чем в другие дни, — обычная, ничего не значащая статистическая конвергенция, которая, однако, может создать ложное впечатление.
— Мама, если бы я действительно злоупотреблял, я бы сейчас тут не шел. Я ведь легковес. Мне бы следовало пить больше. Или хотя бы чаще.
На северной стороне Одиннадцатой мы с Алисой расцеловали маму и заверили ее в скорейшей встрече с нами обоими. В маминых голубых глазах отразилась любовь, и я понял: она (любовь) так сильна, что мама сама ее боится. Думаю, мама настолько глубоко прониклась жизнью ближнего своего (например, мужа и детей), что увиденное потрясло ее, и она зареклась заглядывать на самое дно. Надо сказать, я прекрасно представлял, как человек может скрывать чувства от их избытка.
— Счастливо, — сказали мы друг другу и собрались расходиться.
Мама отодвинула щеколду калитки, исчезла в строительных лесах, но через несколько секунд снова появилась.
— Дети, сходите куда-нибудь, развейтесь. Вот, Двайт, возьми на мелкие расходы. — И мама вложила мне в ладонь несколько банкнот. — Своди в кино сестру, а то она совсем в книжках закопалась. И купи себе жвачку.
Я вернулся к Алисе, которая ждала меня на тротуаре, и спросил, хочет она в кино или не хочет.
— Может, попадется документальный фильм. Об эксплуатации трудящихся, например.
— Оставь деньги себе.
— Алиса, давай сходим. Признаю, последний раз, когда мы проводили время вместе, я вел себя неподобающим образом. Извини.
Алиса молчала. Действительно, мы не обсуждали тот случай с самой осени.
Наконец Алиса спросила:
— Ты с кем-нибудь встречаешься?
— А тебе-то что? Ты сама уже монашкой стала, как мама.
— И что тут удивительного? Я одна сейчас, потому что когда-то, в незапамятные времена, у мамы имелся муж.
— Называла бы уже вещи своими именами, как привыкла. Стесняться в выражениях ни к чему. Ты монашка, только служишь не Богу, а коммунизму.
— Итак, я монашка, потому что… Ну-ну, договаривай!
— Алиса, надеюсь, ты сейчас не ляпнешь ничего такого, о чем потом будешь жалеть. День тогда выдался нелегкий, и не только для тебя.
— Убедил. Расслабься. Да, я же задала тебе вопрос: ты с кем-нибудь встречаешься?
— Ты кого имеешь в виду — психоаналитика или девушку?
— Девушку. В смысле женщину.
— Да, вроде того. Я встречаюсь с Ванитой. До сих пор.
— Вроде того, — повторила Алиса. — Никогда определенно не скажешь.
— Алиса, я не могу преодолеть оставшуюся между нами натянутость.
— Ну у тебя и выражения! Будто разговорник цитируешь.
— Обычные выражения. Как у всех.
— Я не собираюсь препираться с тобой посреди улицы.
— Думаешь, мама следит из окна? Да тут из-за лесов ничего не видно. И не станет она подсматривать.
Алиса сказала, чтобы я оставил деньги себе. Я попытался засунуть купюры ей в кулак. Она быстро среагировала, но я оказался быстрее — и две двадцатки упали рубашками вверх на заплеванный жвачкой тротуар.
— Подними, — велела Алиса. — Мама увидит.
— А еще называешься членом коммунистической партии…
— Никаким членом я не называюсь.
— Странно: ты, член компартии, не учитываешь вероятность того, что деньги подберет какой-нибудь прохожий. И ведь не побрезгует, заметь. И до двух сосчитать не успеешь, как баксам ножки приделают.