— Н-нет, — Грейс мотнула головой, не зная, что ей сулит такой ответ. — Не совсем. Я буду ветеринаром. Лечить животных.
— Сойдет, — хозяйка решительно схватила ее за руку и потащила к выходу. — Тут такое дело: мальчик заболел, а денег вызвать врача нет, я, конечно, могу одолжить, но он гордый, да и если есть возможность бесплатно…
«Интересно, если бы я написала сказку про свалившееся героине на голову богатство, случилось бы это на самом деле? И с кем? Со мной?» — не к месту подумала Грейс, покорно следуя за своей похитительницей. Она хотела возразить, что от нее не будет никакого проку, что животные и люди — разные все-таки вещи, но робость и страх перед хозяйкой не позволили ей открыть рот и сказать хоть слово. Впрочем, если эта женщина настолько несведуща в медицинских вопросах, можно изобразить попытку поставить диагноз, после чего сокрушенно признать, что на втором курсе университета такие болезни еще не проходят. И пусть ищут деньги на врача — ей-то что за дело? У нее исследования, тайны, у нее волшебная сила: то ли есть, то ли нет, это еще предстоит выяснить; у нее призрак: не то жив, не то приснился; у нее тысяча миров внутри и еще пара сотен, прорвавшихся наружу. А тут какие-то деньги, какие-то болезни…
— Вот, эта девочка скажет, что с тобой, Джон, — меж тем обратилась к больному хозяйка, распахнув дверь в его комнату, и Грейс разом уронила все свои миры с воображаемых небес и сама упала следом, услышав это имя.
— Я прекрасно и безо всяких девочек знаю, что со мной, — ответил Джон с усталым холодом в голосе: так выглядит снег в феврале. Он сидел взъерошенным, укутанным в два одеяла призраком на краю облезлого дивана, и когда он вскинул глаза на Грейс и их взгляды встретились — его воспаленный и ее удивленный, — в памяти самопровозглашенной Писательницы сама собой всплыла запись из дневника:
«И он уехал бы, даже не узнав о чувствах девушки к нему, если бы ему не пришлось задержаться на неопределенный срок из-за…»
Страх схватил Грейс за горло, прорвался наружу дрожащим всхлипом:
— Нет! Не может быть!.. — она рванулась к выходу, не обращая внимания на недоуменные восклицания хозяйки, хлопнула дверью, вбежала в свою комнату и заперлась на ключ.
«Это я… это я виновата! Из-за меня заболел человек, заболел чем-то серьезным!» — бессильно опустившись на пол, она обхватила себя дрожащими руками. И призрак, получается, ей не приснился, он где-то сейчас прячется и ищет себе жертву! Сила Сказочницы! Исполнение желаний! Гадания под Желтой Луной! Вот до чего доводят подобные бредни, вот чем оборачиваются сладкие иллюзии, прорываясь в реальность! Да что с ней случилось? Ведь она не была такой!
Но раскисать и корить себя — ни к чему. В первую очередь нужно исправить содеянное! Грейс поднялась на ноги, доковыляла до письменного стола, открыла ящик, достала дневник, раскрыла на записи с дурацкой выдумкой про королевство под светом белоснежного солнца. Руки ее не слушались, мысли скакали с одного на другое. Как все исправить? Зачеркнуть написанное? Вырвать страницу? Выбросить? Сжечь? Переписать? Что сработает, что?
«А с чего ты вообще взяла, что виновата? — спросил внутренний голос. — Проснись уже, наконец, скоро весна, а ты все не выйдешь из спячки. Ты не Сказочница. Твои сказки не имеют силы, а Желтой Луне по-прежнему нет дела до твоих мечтаний. Тот призрак тебе приснился. Джон уже был болен — в вашу первую встречу и задолго до нее».
— Но я… я ни в чем уже не уверена, — возразила ему Грейс вслух. И вырвала страницу.
Когда желание обратилось в пепел, ей пришло в голову, что она тоже больна: миражами и призраками. Впрочем, сейчас ее путаные мысли и сомнения не имели значения. Сейчас следовало взять себя в руки, вернуться к Джону и постараться ему помочь. Она встала, стараясь не обращать внимания на дрожь во всем теле, бросила взгляд в зеркало, потянулась рукой поправить волосы: отражение было непростительно растрепано, и на мгновение ей показалось — о эти причуды освещения, Белым Солнцем порожденные! — что в от рождения карих глазах мелькнул и исчез тающим бликом цвет замерзшего моря.
***
Врача Джону так и не вызвали, и он тихо лежал у себя день-деньской, время от времени заходясь кашлем — Грейс слышала через стену, — и ожидая с плохо скрываемым нетерпением, когда «полегчает». Все заразились его уверенностью в том, что это обычная простуда; хотя никому, кроме Грейс, до него и не было никакого дела. Так подошла к концу Неделя Белого Солнца, вместе с ней умер февраль, ушло равнодушное волшебство, и мир начал становиться прозрачнее. Каждый день слой снега на ломте города неотвратимо истончался.
Грейс исписала сказками всю тетрадь. Ни одна не сбылась. Но это ясное указание на непричастность к болезни Джона и на отсутствие силы Сказочницы не согрело ее сердце. Ниоткуда накатившее помешательство слишком живо играло уверенными красками в воспоминаниях. Ушедшая одержимость пугала: откуда она взялась, как сумела вырасти так ясно, вмиг обрести плоть? Не вернется ли снова — на следующую неделю Белого Солнца? Или раньше?
Обсудить проблемы, особенно такие странные, по-прежнему было не с кем, не считая дневника. И хорошо, что Джон перестал высовываться со своей простудой: Грейс никак не могла отделаться от ощущения, будто он читает ее, словно открытую книгу. И, в конце концов, ведь это он разрушил хрупкую гармонию в ее душе всего за несколько минут, проведенных вместе. Не он ли — причина того безумия? Он — любовь?
Какая еще любовь! Такой же призрак, как тот, что обрел жизнь на страницах ее дневника и в ее снах. Примерещится, очарует, заставит поверить в себя и принять себя; а потом — пробуждение и отказывающийся верить в реальность вопрос: может, все-таки не приснилось?..
Грейс подозревала, что Джон догадывается о ее стыдливо спрятанных чувствах, и потому после пары визитов, выражающих как будто только вежливое беспокойство, решила больше к нему не заглядывать. Но решить — не значит сделать; и откуда в ней, интересно, вообще взялось столько смелости? Разве такой она была раньше?..
В итоге она заходила под тем или иным предлогом и подолгу сидела с ним, чувствуя себя глупо счастливой просто потому, что он рядом. Ее тянуло к морю в его глазах, в котором постепенно растворились без остатка тысячи ее миров, но она оставалась немой, — хотя он все знал без слов. Такая связь установилась между ними: хрупкая и просвечивающая насквозь, любовь без прикосновений, — словно оба были призраками.
День ото дня окружающий мир становился размытей. Последние островки снега, сохранившие чистоту разве только внутри, сдавались под безжалостным натиском грязи. Хрусталь осыпался с крыш. Тучи сгущались над выздоравливающим от холода городом.
Вместе с оттаивающей природой зашевелился и Джон: после трех суток, проведенных в лихорадке, он объявил, что здоров, исчез на неделю, а когда вернулся, сразу засобирался домой. Стояло туманное мартовское утро; Грейс проснулась от шума за стеной и уже не смогла сомкнуть глаз, лежа в серых лучах рассвета. За время отсутствия Джона она начала яснее ощущать некую отрешенность от реальности, будто все происходящее — не имело значения. Она ходила на занятия машинально, просто чтобы чем-то развлечь себя, зачастую не могла вспомнить, чем хотела заняться или что делала час назад, дневник сначала забросила, а потом и вовсе потеряла. Вещи в расплывающемся мире бесследно пропадали, утрачивали значимость и смысл, на отдельной мысли стало трудно сосредоточиться. Словно Джон был для нее ныне погасшим маяком в сгущающемся апатичном сумраке.