— Что поделать, — отвечаешь ты. — Придется попытать счастья в другом месте. Кстати, вчера мне пришлось ночевать в каком-то сарае, у меня могут оказаться блохи… вы бы не подсаживались ко мне так близко, господин…
«Может, сработает? Может, отвяжется? Хотя… где там! Человек с такими глазами…»
— Я не боюсь блох… — подсевший придвигается еще ближе. — У меня есть замечательное вино, — тотчас добавляет он. Его рука исчезает за пазухой и появляется вновь, с маленьким керамическим кувшинчиком. — Давайте выпьем за нашу счастливую встречу, юноша, — говорит он, глядя в глаза. — И не беспокойтесь по поводу работы, считайте, что удача вам наконец улыбнулась…
Улыбка удачи выглядит кривовато, а глаза… Нет, если бы он действительно предлагал то, на что вот-вот собирается намекнуть, ты бы еще подумал. Чего только не случалось в твоей долгой и забавной жизни, но эти глаза… Ты почти догадываешься, для чего ему понадобилось твое тело. Ему ведь, в общем, нет разницы — мальчик или девочка, важно, чтоб заступиться было некому. Еще раз поглядев ему в глаза, ты решаешься. В тот, прошлый раз едва уцелел ты, в этот раз не уцелеет он. И что с того, что тот был совсем-совсем другой? У тех, кто от скуки развлекается убийствами, — одинаковые глаза. У тех, кто любит рисовать ножом по живому, одинаковый взгляд. Тусклый и жадный одновременно.
Ты пробуешь губами чужое, дорогое вино, а твои руки уже вырезают руну. Первую в твоей жизни самостоятельную руну.
— Такое вино нужно пить до дна, юноша, — наставительно замечает подсевший.
— А я люблю растягивать удовольствие, — отвечаешь ты, созерцая руну своего собеседника, прикидывая, какие изменения в нее лучше внести. Приговор уже вынесен. Остается его вырезать в виде руны. Никакого материала под рукой нет, но воздух — тоже подходящий материал.
— Да пейте же, юноша, что вы стесняетесь, что ли? — рука подсевшего ложится на плечо.
«Да, конечно, пейте! Там небось дурь какая подмешана, чтоб увести потом без помех захмелевшего мальчишку. А хозяин небось еще подумает, мол, повезло парню, нашел себе богатого любовника!»
Ты делаешь вид, что глотнул как следует, и прикрываешь глаза. Чужая рука на колене. Накрываешь ее своей. В другой — руна. Руна, напряженно ждущая своего часа. Ничего, уже недолго. Теперь сделать вид, что засыпаешь, и дело сделано. Да. Точно. Тебя аккуратно подымают и куда-то ведут. Куда? Как это — куда? К разделочному столу, конечно…
— Слышь, парень, не ходи с ним!
Это хозяин. Он так некстати вмешался. Руна уже зажата в твоей руке… она ждет своего часа… ей недолго ждать… как только этот тип вытащит нож, ты…
— В чем дело, милейший? На каком основании вы пристаете к моему спутнику? Это не делает чести вашему заведению.
А это подсевший к тебе мерзавец. Он ведет тебя к выходу, обнимая за талию. Насколько другой у него голос, когда он сердится!
— А мне плевать, делает или не делает! — хмуро роняет хозяин трактира. — Слышь, чего говорю, парень? Не ходи с ним, я тебе работу дам!
— Юноша вправе сам решать, — возмущенно говорит твой спутник.
— Вот пусть и решает, — бурчит хозяин трактира. — Я свое слово сказал.
И опять трогает свою головную повязку.
— Кстати, где-то я вас видел, господин… — вдруг добавляет он, пристально вглядываясь в лицо твоего спутника. — Или что-то о вас слышал… или…
Твой спутник стремительно разворачивается, почти бегом бросаясь прочь. Хлопает дверь трактира.
— Экая сволочь, — бурчит хозяин. — А ты… ты ведь на дурачка не похож. Зачем хотел с ним пойти?
— Вообще-то я хотел его убить, — отвечаешь ты, комкая неподатливую руну, растирая заколдованный воздух меж пальцами. Несбывшаяся смерть рассыпается незримым пеплом.
— Убить, — бурчит хозяин. — Убил котенок тигра…
И опять трогает свою повязку, с сомнением глядя на тебя.
* * *Владыка Зари медленно открыл глаза. Он не мог понять, что с ним и где он находится. Пустота в мыслях и странная скованность во всем теле. Странная, непонятная, пугающая скованность…
Он, который был способен единым движением бровей сотрясать горы, слабым мановением мизинца прерывать сотни и тысячи жизней, творить вещи, мысли, чувства, искажать реальность согласно своим прихотям в пределах, допущенных Богами… теперь он не мог попросту встать… или хотя бы понять, где и почему он находится…
Страшнее всего, что он даже не помнил, как сюда попал. Пустота в мыслях… пустота в сердце… пустота там, где должен струиться могучий, незыблемый поток… пустота…