Андрей
Текст записки:
«Мамуля, родная! Прости, что так получилось. Врачи вряд ли смогут помочь, да и если бы смогли, я все равно не захотел бы всю жизнь жить калекой. Я помню, ты всегда была против покупки параплана и говорила, что я себе с ним голову сломаю. Вот видишь, голову все-таки не сломал. Пусть тебя утешает, что я прожил хотя и короткую жизнь, зато это была жизнь, полная восхитительных полетов. Не огорчайся мамочка! С тобой остаются Галя и Андрюшка. Они тебя будут любить и за меня тоже. А я обязательно буду прилетать в твои сны, и ты будешь улыбаться во сне и летать вместе со мной. Ты не представляешь, как это будет замечательно! Я сейчас вспоминаю твою улыбку на той крымской фотографии. Это она, твоя улыбка, пробудила во мне тягу к полетам. Ты там такая воздушная, мечтательная! Я всегда думал о твоей улыбке, когда поднимался в воздух. Сохрани ее на всю жизнь и вспоминай обо мне с улыбкой. Обещай мне! Твой сын Андрей».
Фёдор Клигин
Текст записки:
«Здорово, Василий-почтальон! Пишет тебе твой односельчанин Федор Клягин из областной больницы. Сообщаю тебе энтим письмом, что выходит мне помирать. Тута одному хвощу из третьей палаты мясо принесли, а он его исть не стал, сгноил в тумбочке. Ну, я его третьего дня в кастрюльке переварил да и поел — не пропадать же добру. И вчерась мне совсем похужало — чегой-то в кишке лопнуло, и все утро кровь горлом хлыстала, мне в горло резиновый баллон вставляли. Доктора шепчутся, мол, нет надежды. Да ну и хрен с ним! Васька! Ты моей старухе пенсию не давай. Хрен ей, а не пенсию! Она ее все равно Анджелке отдасть, а Анджелка-блядь ее за день в городе профуфукает на пиво да на гандоны. Поедешь в Яловай-Рождествино и пенсию мою отдашь Сеньке Кондрашову по прозвишу Вертолет. Пусть он самогонки нагонит и всю бригаду напоит в усмерть, как я покончаюсь. Васек, понял? И чтобы когда меня хоронить будут, чтобы ни одна блядь на селе трезвой не осталась. Ну покеда, прощай. Бабке моей и Анджелке-блядище хрен в жопу. Федор».
Позывной «Гвоздика»
Текст радиограммы:
«Первый, я Гвоздика. Напоролись на засаду. Из взвода в живых остались только рядовой Ермилов и я. Прорываться бесполезно. Заняли круговую оборону. Нас не выручайте, ущелье простреливается из пулеметов — только людей положите. Дотемна продержимся, а когда по темноте духи поналезут, подорвем себя гранатами вместе с ними. Прощайте. Отомстите гадам за ребят».
Скурцетавр Мавлют
Текст записки:
«Сегодня великий день! В моем тайном подвале собрано 666 заспиртованных детских органов. Как прекрасны эти ручки, ножки, ушки и глазки в своем прозрачном растворе! Я съел все внутренние органы, как ты мне повелел в моих, навеянных тобою снах. О великий Люцифер! Я исполнил твою волю. Сегодня я с наслаждением выпущу кровь из своих жил и отдам тебе свою жизнь, чтобы жить вечно. Мне осталось только убить свою мать и отца. Я сделаю это прямо сейчас, чтобы они тоже жили вечно. Я уже приготовил сосуды, в которые я положу их головы. Я с нежностью. глажу свой жертвенный нож. Как прекрасно его лезвие! Я буду вонзать его в свое тело много раз, с наслаждением. Я нарисую своей кровью 666 пентаграмм в твою честь и умру, чтобы жить вечно. Ave satanas! Скурцетавр Мамлют, милосердный детоубийца».
Неизвестный
Текст записки:
«Ах ты Господи! Ото дня ко дню мне все хуже и хуже. Совсем я почти оглох, и телевизор приходится выкручивать до отказа, чтобы хоть как-то слышать. Соседи замучили упреками, мол всю ночь телевизор орет, грохочет, спать мешает. А что еще делать, когда от бессонницы проклятой спасения нет! Андрей Герасимыч, сосед снизу, добрая душа, посоветовал от бессонницы пить синильную кислоту. Говорит — верное средство. Так ее в аптеке не продают, насилу достал. Ну, спаси его Господь. Сегодня вечером попробую».
Пётр Карпенко
Текст записки:
Никогда бы не подумал, какая это страшная вещь — чувство голода. Я мог бы продолжать влачить это жуткое существование, но у меня нет больше душевных сил. Ведь я даже не бомж. У меня есть квартира и даже осталась кровать и настольная лампа. Правда стол, на котором она стояла, я давно обменял на еду. Я больше не могу побираться по соседям, а на работу меня