Мне надо похудеть. Все-таки я живу в Банском. Хозяйка говорит, что надо завязывать рукава у рубашек, когда стираешь белье, чтобы они не мешались. Она говорит, чтобы родить близнецов, надо глотать смолу белой сосны. В Банском немного близнецов. Я их вообще не встречала. Я курю девясил, чтобы не кашлять, как туберкулезная. Хозяйка дала. В Банском есть коровы. Все знают, что им там не место. И я тоже знаю. Зло толкает меня в живот только тогда, когда я думаю, что рожу близнецов. Мой живот чернеет. Он не болит. Уверена, что зло не должно размножаться. Потом демонам надоедает бить меня в Банском, и мы уезжаем домой. Больше мы не сбегаем. Он будет бить меня дома. Каждый раз у нас новая игра. Неизменно одно — бьет только он. Мне нужно быть осторожной, когда падаю, чтобы не разбить яйца. Теперь я могу падать, и ничего не разобьется. Мой рот полон звезд, я коплю слюну и в горло вливается металлическая жидкость. Я сама из металла. Близкие дарят мне сапоги. Зло разрезает их на полоски, потом пытается и меня так же нарезать. Затем начинает душить меня этими полосками. Потом мне снятся мультики. Наконец что-то в моей голове говорит — НЕТ.
У нас с братом на двоих одна комната. Одна комната на двоих. Бывает и хуже. Хуже, это когда один дом на двоих или на одного. Брат смотрит на меня, как на кусок железа, упавший с неба. Что он думает? Мысли других свободны. Время от времени я ловлю какую-нибудь чужую мысль. Могу подержать ее в руках, а могу выпустить. Я всегда отпускаю инородные мысли. Держать их — все равно что читать утреннюю газету. Мысли должны звучать строго в определенное время. Я знаю, что думает мой брат и другие. Человек слушает, но не слышит, потому что думает своими словами, а они похожи на катящиеся камни. Поднимают столько пыли. Мой брат младше меня. Он похож на дедушку, но не совсем. Он научился обороняться, набрасываясь на других. Я тоже обороняюсь, предоставляя другим набрасываться на меня. И они пользуются этим. Хотя некоторые уже не могут.
Шесть голов
Не существует запретов. Я даже могу звонить по телефону тому, кому захочу. Так неинтересно. Я не прячусь. В мое ухо хлынули насмешки, интерес — развратные вопросы, похотливые интонации. Кто-то хочет меня пригласить куда-то. Зачем? Раньше меня никуда не приглашали. Теперь кое-кто хочет попробовать, как это с вдовой. Пошлый интерес. Раньше они избегали меня. А мне все равно. Мне не снятся мультики. Я не испытываю влечения и теплота не течет из живота вниз. Некоторые ведут себя так, будто ничего не случилось. И они правы. А что, собственно, случилось? Один умер, а другие хотят попробовать, что он чувствовал. Ну, я могу им кое-что предложить. Существует столько неисправных приборов, столько умных всезнаек с ними работают.
Очень добрый психиатр сказал, что у меня отсутствует синхронное мышление. Синхрон. Син-хрон. Си-Нхрон. С-Инхрон. Не получается. Слово вымышленное. Суррогат. Я когда-нибудь услышу настоящие слова?
Вот этот, который умер у холодильника, все говорил, что сделает меня счастливой. Только не уточнил — насколько. Я поверила ему. Когда по глупости, когда от большого желания, правда, чувствовала это самое счастье. Я думала об американском фильме с непременно счастливым концом. Он думал о белых хозяевах и черных рабынях.
Просыпаешься утром, негр подносит тебе прикурить в постель. Но сигара горит криво. Говоришь черномазому, чтобы накормил крокодилов на заднем дворе. Раб безмолвно бросается в бассейн, сняв предварительно фрак, чтобы у домашних любимцев не повысилась кислотность.
Мы не поняли друг друга.
Австралия. Там черепаха держит на спине океан, а посреди него плавает земля. Вся земля на спине одной черепахи. В Австралии нет добра и зла. Даже у глупцов в Австралии есть шанс. Я в Австралии. Одна в пустоте. У меня крокодиловая ферма, и я расистка. Ненавижу!
Солнце иссушает землю, трава рождается мертвой. Вода похоронена глубоко в ничьих недрах. Красота предназначена только для знатоков. Никто не хвастает пестротой, божественная простота зеленого и серого воспитывает уважение и поклонение ко всему, что находится под небом. Она заставляет прикоснуться к отполированному временем стволу. Молчу. Черчу в пыли знаки. Они становятся выпуклыми, но никто не может их прочесть. А нам говорили, что человек не может существовать, если он не знает длинных слов. В школе я составляла самые длинные предложения, при этом они не теряли смысла. Не уверена, что это помогло мне в жизни. Картинам в моей голове мешают слова. Вот пустая земля. Никакого воспоминания о человеке. Тишина. Австралийская пустошь. Заколдованные деревья с кривыми ребристыми стволами и потрескавшейся корой. Черная трава и красная вода. Смерть. Подуло что-то похожее на ветер. Среди пыли белеет скелет книги. Пролистывает хрустящие страницы и, если есть желание, можно прочесть ряд-другой. У него нет необходимости доносить человеческие голоса и переносить слова из века в век. Воспоминание о человеке — это ничто. Все — пустая суета. Синхронное мышление — тоже. Я могу думать что и сколько хочу. Я могу тащить свои мысли, рассыпать их по земле, терять, находить, спотыкаться о них. Могу кормить свои мысли, держать голодными, выгонять голыми под дождь. Я не могу прекратить думать. Почему? Что такого внесла я в свою судьбу, что она повернулась ко мне спиной и идет, не замечая меня? Или, может быть, я снова стала прозрачной? Не знаю. Верчусь, как броуновская частица, и не нахожу подходящего ответа.