Утомительное копание во всем. Требуется огромное терпение, чтобы выковырять что-то из прошлых переживаний. Пере-жива-ний. Однажды пережитое, дважды пережитое, трижды пережитое и, наконец, переживаешь время, через которое уже прошел. Это не прошлое. Это истинное, мучительное настоящее. История с холодильником — тоже не прошлое. Наоборот. Сейчас все только начинается. Не представляю себе, сколько раз можно убить одного и того же человека. Я убиваю уже двадцать девятый раз и никак не могу насытиться. Месть — это аппетит. Он наступает сразу же после еды. Противная месть, удовлетворяющая, жестокая месть. Жестокость? Нет. Справедливость.
Восемь голов
Подаю документы на работу. Там нужна автобиография. Авто-Био-Графия. Автоматическое, биологическое, описание. Ну, у меня нет автобиографии. У меня на теле шрамы. Маленькие неровности можно нащупать на животе, на руках, на груди… Некоторые из них болят. И это месть. Неизвестная месть — самая кровожадная. Много читаю об этих бугорках, но это не значит, что я знаю их. Люди со сломанным равновесием испытывают болезненный интерес к болезням и смерти. Мое равновесие поразило громом.
Я на работе. Работаю чиновником. Все-таки я стала чиновником. Сидящие по чинам чиновники чинно меня разглядывают. Будто я африканский слон, которого обнаружили в айсберге. И эти тоже все про меня знают. У мужчин-чиновников плохая потенция, но большие желания. Это понятно. Невозможно целыми днями торчать за столом и хотеть, чтобы произошло что-то другое. Они рассказывают друг другу анекдоты, придумывают какие-то внутренние правила, выращивают цветы и делают все, что только можно, чтобы не умереть со скуки. Приближается самый ненавистный день в году. Зима. Мой день рождения. У меня нервные срывы, глотаю таблетки, которые совершенно не действуют. Мне не подходит эта работа. Начинаю опять становиться прозрачной. Хотя и другие — тоже. Видимо, серость заразна. У меня в глазах надолго поселились маленькие черные мушки, связанные между собой серыми нитками. Они двигаются вместе с моим взглядом. Я не смею смотреть на людей. На тех, на кого я смотрю, нападают мухи и черви и съедают его. Женщины в автобусе жуют, как коровы. В столовой насыщаются обедающие. Я перестаю есть. Я становлюсь похожей на Кая из сказки о Снежной королеве. Что-то попало мне в глаз, и я вижу только страшное. Чиновникам дают премиальные. Время скандалов и наговоров. Много доносов, кипы донесений. Я долго не выдержу. Я ищу другую работу. Останавливаюсь, чтобы расписаться в книге о прибытии на работу. Начинаю делать ошибки. На обязательном ленинском субботнике разбиваю стекла, которые должна вымыть. Двадцать два окна. Я просто не могла их не разбить. Теперь у меня будут удерживать из зарплаты. Нет зарплаты. Лягу в больницу. Это не клиника, а сумасшедший дом. Я вру о своем самочувствии. Сам-о-Чувствие. Как сам себя чувствуешь. Одинокое чувство — самочувствие.
Одна женщина отрубила руку своему мужу топором. Правую руку, ту, которой он пытался ее бить. Другая порезала его на куски, третья затолкала живого мужа в печку. Четвертая четыре дня не кормила поросят, и они разорвали ее мужа. Последний случай мне понравился больше всего. Нечестно, когда только человек ест свинину. У меня есть друг. Он живет в подвале и пьет. Он не бьет меня. Не проигрывает меня в карты, но может поменять меня на бутылку водки… Вот так-то. Неудачники липнут ко мне, как мухи. За двадцать один год я не видела так много несчастных людей, собранных в одном месте. Целое поколение неудачников, психов, алкоголиков. Это ничего. В газетах пишут, что в США еще хуже. В прессе есть информация и о Снежном человеке, и о родильной горячке. Там все объяснено. Не говорится только о внеземных строителях социализма. Не упоминают о Боге, не пишут о царе. У меня есть две возможности: или в сумасшедший дом, или обо мне позаботится партия. Партия заботится обо всех, но я не хочу ее обременять. Я предпочитаю сумасшедший дом. А в Австралии аборигены спят на животе, чтобы ночью их душа не улетела. Спящий человек совершенно беспомощен, даже собственная душа может обмануть его. Но не это важно. Важно то, что я плачу членские взносы комсомолу, из которого меня выгнали, и профсоюзу, членом которого не являюсь. Человека и днем могут обмануть.
Девять голов
Сумасшедший дом. Это не очень тихое место. Я знаю привычки санитарок, знаю, от кого беременна старшая медсестра, знаю, кто что ел, как занимался любовью. Коридоры все знают. Я сижу, молчу и смотрю в окно. Никто не знает о приключении с холодильником. Лечащий врач тоже ничего не подозревает. А я знаю, что у него ужасный невроз. Мы с ним пьем одни и те же таблетки. Я свои выбрасываю в туалет. Ночью сестры спят. Я прочитала свою карточку. У меня есть все. Есть диагноз — я неадаптивна. Есть лечение: антидепрессанты и психотропные препараты и т. д. Сомневаюсь и в шизофрении. Когда люди не знают правды, они пользуются терминами. Незнание лежит в основе непонимания человека человеком. Как было бы просто, если бы они меня спросили. Но это кажется им слишком простым. Они не хотят знать о главном. Спрашивают, помню ли я, как звали учителей, когда я училась в первом классе. Нет. Не помню. Спрашивают названия улиц, по которым я возвращаюсь домой, спрашивают… Не помню! Помню, как сестра третий раз проколола мне вену, и теперь рука стала черно-синей и болит. Помню чужие боли. Как кричат в своих палатах, плачут, воют, просят немного внимания, а она щипает их за руки, дразнит и до одури стягивает смирительными рубашками… желая им добра.