Этой ночью дежурит сестра, которая умеет причинять боль. Она любит допоздна смотреть телевизор, любит, чтобы ее слушали. Я умею слушать. Она ненавидит клинику и больных. Читает труды Сталина, у нее над головой висят портреты Сталина и других. Сестра и Сталин знают, что труд может все исправить. Только она знает, что трудовые лагеря могут исправить всех свихнувшихся, и не надо тратить так много денег на лекарства и на еду. Я люблю смотреть на эту сестру. У нее на шее есть одно место, в котором пульсирует и растет, как чирей, вся ее злоба. Мне очень хочется прикоснуться к нему. Женщина в белом дышит и выдыхает ненависть. Она часами стоит перед клетками с буйными сумасшедшими и пристально смотрит им в глаза. Они кричат и бросаются на решетки, раздирают себя своими грязными ногтями, кусают себя до крови и возбуждаются. Это она любит больше всего. Возбужденные половые органы взбесившихся мужчин, запертых в клетках. Эстетично. Она продолжает наблюдать за ними с интересом исследователя до тех пор, пока они не начнут плеваться пеной. И кровью. Я думаю, что кровь нравится ей и по виду, и по вкусу. Эта сестра может заставить даже камень выплюнуть свою душу. Она может. Но у меня есть шприц и валиум. Я стою перед дверью в сестринскую и стучусь. Мое тело резко открывает дверь, а сознание неохотно входит. Она спрашивает, за лекарством ли я пришла. Нет. Я пришла поболтать. Это ее успокаивает. Я спрашиваю ее о разных вещах. Она рассказывает с удовольствием. Любит жаловаться. Она живет с бабушкой. Старушка очень больна, и ее не хотят брать ни в больницу, ни в дом престарелых. У нее прогрессирующий склероз. Она дает своей бабушке двойную дозу снотворного и еще что-то, чтобы ей помочь. Ей осталось немного, но… Я тоже положила двойную дозу валиума в кекс, которым угостила сестру. Зло в белом любит полакомиться. Она ест быстро, почти не жует и ее рот всегда остается пустым. Я не уверена, что снотворное действует на сестер из психиатричек, но надо попробовать. Действует. Ее глаза смеживаются. Тот самый гейзер с ненавистью пульсирует на своем обычном месте. Если зажать его рукой, то выдавится грязь. Надо быть очень осторожной. Грязь может облить меня, и я не смогу очиститься за всю свою жизнь. Я знаю, что за день до этого все сестры и санитары сдавали кровь. Я поднимаю ее рукав и нахожу маленькую красную точку. Всовываю в нее иглу и впускаю немного чистого воздуха. Сначала я думаю ввести совсем немного, но сейчас мне кажется, что ей нужно много-много воздуха, и я дам ей его. Выходит капелька крови. Чирей на шее перестает пульсировать. Ее глаза с шумом открываются, будто бы по телу проходит электрический ток. Мне знаком этот взгляд. Она мне уже неинтересна.
Я беру тарелку и осторожно выхожу в коридор. Когда матери рожают детей, чувствуют ли они, что появилось чудовище? У нее нет матери. Я подхожу к раздевалке для персонала. Ее мать не может видеть, с каким интересом ее творение наблюдает за голыми, израненными человеческими телами, лежащими на цементных плитах. Я захожу в раздевалку и нахожу шкафчик меньшего зла. Он похож на родного брата покойной. Она наблюдала, как их гениталии опадают и сжимаются, он бил человекозверя плеткой и держал его в ошейнике. Я вытираю шприц и вставляю его в одежду санитара-дрессировщика. Он — меньшее зло. Я наметила и его. Человекозверь — мой друг. Санитар держит его на цепи. Через несколько часов начнут мыть коридоры. Вымоют все, даже зло. Хочется спать. Я буду спать спокойно, глубоко. Так спал богатырь, когда отрубил девять голов Змею Горынычу. Спокойной ночи. Утро вечера мудренее. Почему так? Я подумаю об этом, когда стану мудрой.