Хочешь, убежим в Банское?
Три недели совместной жизни с обидой, и я уже хочу сбежать из Банского. Зло мертвецки пьяно. Оно пьет, потому что преисполнено надеждами. Очень страшно, когда ты переполнен пустыми ожиданиями. Мои надежды лопнули и сбежали. И я — за ними. Опять бегу. Идет снег, он засыпает мои следы. Он спрячет и мой запах. Может быть, я выживу… Банское оказалось незнакомым местом. Пустая станция. Страшно. Очень страшно. Ни поезда, ни людей, ни служителя в окошке, ни облегчения. Ничего, кроме страха, темноты, холода, снега и ужаса.
Зло может проснуться, протрезветь, начать меня искать. Жертву проще всего найти на пустой станции. Я не вхожу в зал ожиданий. Ложусь между путями, пусть снег засыпет меня. Так я спрятана, даже машинист может не заметить меня. Мне не холодно. Сердце бьется со скоростью двести ударов в минуту и кровь ударяет мне в голову. Потею. Поезд приходит раньше рассвета, и я сажусь в спасительную темноту. Курю. Мои веки замерзли, губы — тоже. Люди мне что-то говорят, но я не понимаю их. Слова мне незнакомы. Я начинаю чувствовать. Приближается долгожданная конечная остановка. На перроне стоит зло. Уже ждет меня. Почему так происходит, что оно всегда ждет тебя на конечной остановке? Я не знаю. Обезумев, я бегу по коридорам, выходящие толкают меня, прячусь в туалетах… Знаю, что все напрасно. Оно найдет меня. Я бессильна. Смиряюсь и выхожу из поезда. Зло обнимает меня и плачет. Красиво. Просит прощения. Трогательно. Забирает меня назад в Банское тем же поездом. Я обречена…
Меня любят только водители, собаки и сумасшедшие. Человекозверь не отходит от меня. Он знает и благодарен мне за то, что я спасла его. Он поднимает ногу и писает на желтый кустик. В сущности, поднимает ногу и писает на себя. И ему, и кустику хорошо. Мне тоже неплохо. Жизнь — это прекрасное место. Весной не встретишь мертвую лису…
Одиннадцать голов
Я могу думать о нескольких вещах одновременно. Это как двойное изображение. Все люди видят много всего, но вряд ли хоть что-то производит на них впечатление. Дни клокочут от весны, а ночи журчат от желания пустить листву. Ночью червяки танцуют в лунном свете. Они выползают из рыхлой земли и вытягивают свои тела к небу. Разве это не примета? Из меня вытекают настроения, соки и мысли. Я спрашиваю. Никто больше не видел танцующих червей. Значит, снова я одна.
Близкие — поблизости и не очень. У всех свои личные и телевизионные проблемы. Придуманных проблем больше. Я тоже смотрю телевизор. Я работаю в театре и смотрю телевизор. Так что и у меня есть проблемы. Я думаю о разрушенных термитниках в Южной Америке, о черных дырах и о ждущих богах с острова Пасхи. Это интересно. Не думаю о театре. Это неинтересно. Там пахнет плесенью и халтурой. Я ненавижу сумрак. Все выглядит не так, не по-настоящему. Искусство шляется за кулисами, сморкается у входа, хочет, чтобы его щупали. Гримерки стали липкими от прокисших отношений.
Посмотри, на кого я похожа! Сегодня я выгляжу просто отвратительно! Нервы, сердце, мое эмоциональное состояние… Надо сходить к врачу. Иди посмотри, пришел ли доктор?
Я смотрю с интересом. В зеркале отражается живой и здоровый человек. Иду за врачом. Меня останавливают в соседней гримерной, чтобы сказать, что категории повысили только тем, кого продвигают по партийной и профсоюзной линии.
Купи мне бутерброд, деньги отдам потом!
Дай сигарету!
Налей чашечку чая. ЧАШЕЧКУ ЧАЯ!
Волшебство рушится: красивые замки из тряпок, великолепные костюмы пахнут потом и нафталином — так же, как в жизни. Ужасно. Я здесь долго не задержусь. Исключено. Плачу непрерывно. Не могу не плакать. Слышу только о болячках и безрадостной старости. Я болею и старею. Стала похожа на учебник по внутренним болезням, к которому добавили несколько глав по неврологии и половину учебника по психиатрии. Опять отправляюсь к добреньким психиатрам. Они внимательно меня осматривают, выписывают мне таблетки, предлагают полежать в больнице. Не сейчас. Не время лежать в больнице, когда зло посягает на самого близкого. Оно опутало мою мать своими ледяными нитями. Ее могут лишить единственной работы. Зло принимает образ женщины, обладающей властью, ее нутро переполнено завистью. Злоба роется в жизни моих самых близких людей и находит там то, что может испортить человеку жизнь. Например, отец моей мамы торговал тканями. Это мой дедушка, но я не знаю его. Я представляю себе человека, который может работать с тканями. Мягкий плотный мужчина, классического темного цвета, и обязательно теплый. Теплым человеком был мой дед. Он может обнять тебя, прижать и защитить. Он бы любил меня, если бы мы были знакомы. И я его. Но он не хотел торговать в храме или в вестибюле партийного комитета. У него был свой магазинчик. Его не успели отобрать, не успели причинить ему вред, он умер сам… Некоторые предпочитают умереть, чтобы не встречаться со злом. Создают короткое замыкание из души и тела и смотрят. С наслаждением наблюдают, как ты гремишь и сверкаешь в своем одиночестве. Это называется внутренняя политика. Поли-Ти-Ка. Много тиканья и таканья. Выдуманная игра без правил, но с помпезным названием «Кто выживет завтра?». Нужно выжить, но не всем это удается. Зло снова вошло в мой дом. Моя мать перестала спать и есть. Курит. Может быть, это не совсем мое «домой», но раз уж закрываю и открываю дверь собственным ключом, значит, имею право. Кто-то должен оберегать близких. Близкие тоже оберегают меня по-своему.