— Уси!
Ее не было. Нигде. Но она не умерла.
— Уси! Уси!
Лестница была пустой, улица — неестественно опустевшей, обездвиженной, без людей улицы выглядят как парализованные лежачие больные, все двери — закрыты, не двигались трамваи, не было уличных собак. Лишь одна кошка лежала на подоконнике, и все. Кошка играла с мухой. Лежала и играла. Она не была ни лежачей больной, ни стоячей больной.
— У-с-и-и!
«Я сделала что-то плохое. Я думала совсем о другом. Надо поехать к маме. Сейчас. Прямо сейчас. Не могу понять, что происходит, но я уверена, что все встанет на свои места. Все будет хорошо…»
Никто не попросил, чтобы этот день начался снова. И он покатился дальше. День закончился. Солнце закатилось за дома. Это не то же самое, что прекратился дождь. Совсем другое. Само слово такое круглое. Оно катится, набирает силу и перекатывается. Прячется. И поскольку в городах нет горизонта, слова закатываются за дома…
Матвей видел Лили в окно. Он помахал руками. Она стояла на месте, ничего не видела, прохожие спотыкались о нее. Лили всем мешала.
— Пойдем выпьем кофе. Ты плохо выглядишь. Тебе нехорошо?
— Мне хорошо. Я жду Уси.
— Ну… ладно.
— Давай выпьем водки?
— Ты же ждешь Уси?
— Нет.
— Давай выпьем водки.
— У нас?
— Нет. Пошли ко мне в гости.
— Хорошо.
Матвей открыл входную дверь и подождал, пока Лили поднимется по лестнице. Потом закрыл за ней дверь. Он не делал этого с тех пор, как пригласил цыгана-педераста.
— Заходи! Сейчас принесу водку. У меня есть жареный горох. Водка загустела от холода. Я держу ее в морозильнике…
Матвей замолчал, но Лили его не слушала. Она сидела на диванчике, на котором когда-то сидел Павел. И смотрела прямо перед собой.
— Я сделала что-то очень плохое…
— Плохое?
— Я выгнала Уси.
— Это не плохое.
— Это отвратительно. Ей негде жить. Опять придется искать уличных собак…
— Что?
— Ничего. Я отвратительна. Все сбегают от меня.
— И я отвратительна. Отвратителен.
Лили задумалась и кивнула головой. Матвей принес водку и налил. Лили выпила ее одним глотком и налила еще.
— Убери Павла из морозильника.
— Я не могу. Меня схватят.
— А ты инсценируй… Заплати кому-нибудь… Найми убийцу!
— Для чего?
— Убить Павла и вынести его из дома.
— Но он мертв.
— Инсценируй.
— Он же окоченевший.
— Мы его разморозим. Ты его разморозишь.
Матвей испытал что-то похожее на облегчение. Его сковывало чувство ужаса, ощущение, что в любой момент Павел может встать из морозильника. Оставит мокрые следы на кухонном полу, возьмет сковороду, свою любимую — китайскую, чугунную… Бессонные ночи. Глаза, уставившиеся в потолок. Каждая трещина напоминает ему о Павле. Нос Павла. Глаза. Пальцы на ногах. Широкий, расплющенный большой палец… Парик Павла…
— Я выбросил его парик.
— Парик?
— Он был лысым и очень стеснялся. Сделал себе парик из настоящих волос… Довольно хрупкий.
Они замолчали.
— У Уси растет борода. Она каждый день делает маску из крахмала.
— Ты не можешь себе представить…
— Могу.
— Не можешь. Я не жалею, что убил его. Я боюсь, что он воскреснет…
— Глупости!
— Я чувствую его присутствие. Он смотрит на меня, когда я сплю. Я месяцами не могу сомкнуть глаз. Дремлю в кресле. У меня такое чувство, что он ложится в кровать рядом со мной… Дергает одеяло. Он не любил спать под общим одеялом… Не можешь себе представить…
— Да. Не могу…
— Я схожу с ума. Он преследует меня.
Лили выпила водку и осторожно встала с диванчика.
— Ты проверял, он в морозильнике?
— Каждый вечер проверяю перед тем как лечь.
— Он там?
— Там.
— Я пойду, поищу Уси.
— Ты сказала ей, что она может жить у меня? Тогда я не буду один… Ты сказала ей о…
— Нет.
— Она не потому сбежала, что я гей?
— Глупости! Ей все равно. Она не спит с мужчинами.
Лили ушла. Она почти побежала к входной двери.
Схватилась за ручку и задергала изо всех сил. Дверь не открывалась. Матвей медленно шел за ней. Он встал у нее за спиной. Потянулся. Лили физически почувствовала удар чугунной сковородой. Матвей надавил ручку вниз. Дверь открылась. Лили вдохнула.
— Где мне найти его?