Этот запах, видимо, не выветрится никогда, правда, в советское время к нему примешивался еще тошнотворный запах бюстов Ленина, многочисленных идеологических стендов да портретов членов Политбюро, что добавляло подобным учреждениям дух застарелой неподвижности, роднящий их с запахами музеев.
Мелкие государственные конторы пахнут справками, дыроколами, вспотевшими посетителями, дешевыми чаепитиями чиновников и чиновниц, хамством и склоками, а также замызганными дрянными плакатами и неизменным планом эвакуации сотрудников при пожаре. Здесь господствует запах безнадежной замученности одних и непроходимой бестолковости других — и это один из самых печальных запахов, не считая запахов погребальных контор. Да, собственно говоря, между этими учреждениями, есть примечательное сходство если, в одних хоронят тела, то в других — души, убивая их многочасовым томительным ожиданием.
Институты пахнут грязью и пылью, дешевой столовкой, прокуренным туалетом, томлением ненужных совещаний и ожиданием аванса. Омерзительный запах в свое время имел Институт международного рабочего движения, где вход в туалету был занавешен тяжелой бархатной портьерой, впитавшей в себя соответствующие ароматы.
Но тяжелее всего пахнут отделения милиции — сапогами и алкоголиками, КПЗ и тревожными звонками, грубой силой и самым Откровенным цинизмом. Растерянному и подавленному Денису, пришедшему сюда заявить о пропаже жены, пришлось столкнуться с наглыми усмешками следователей а их было трое, в одном кабинете, и они мучительно долго разговаривали между собой, пока обратили внимание на посетителя.
— Жена, говоришь, пропала?. - наконец гнусно ухмыльнулся один из них по фамилии Зайцев — невысокий, невыразительный, в голубых джинсах и светлом пиджаке. Он набивал табаком короткую черную трубку и, небрежно просмотрев поданное ему заявление, кинул его на стол. — Так подожди, найдется. Может, ей просто захотелось провести медовый месяц с твоим дружком, а?
Двое других неприятно осклабились, и ему пришлось глубоко вдохнуть, сдерживая подступавшую ярость пополам с отчаянием.
— Мой друг пропал, — глухо сказал он, — и его жена тоже собирается подавать заявление…
— А ты возьми да утешь ее, заодно и сам утешишься!
— Послушайте, какого черта!..
— Тихо, помолчи!
Это сказал самый пожилой из следователей, единственный из троих в милицейской форме с погонами майора. Он повернулся на стуле и прибавил звук в радиоприемник погромче. Передавали последние известия, начав, как всегда, с сообщений из Чечни. Внимательно выслушав уже привычные новости об очередных бомбардировках Грозного и «продолжающихся тяжелых боях федеральных войск с бандформированиями Дудаева», все трое, вновь забыв о посетителе, принялись обсуждать ситуацию.
— Давно бы так, — удовлетворенно сказал майор, — а еще лучше сбросить бы на эту е…ную Чечню атомную бомбу и накрыть всех черножопых разом. И в Москве бы стало спокойнее…
— Но там же наши войска, да и русские жители, — заметил другой, самый молодой, с веселыми и наглыми глазами. Он был одет в вареную джинсовую куртку, из-под которой, на манер американских полицейских, торчала кобура с пистолетом.
— Нет, — возмущенно отозвался Зайцев, — я другого не понимаю. Почему эти раздолбаи, — и он дернул головой вверх, — посылают туда новобранцев? Где десантура, спецназ, профессионалы? Для своей охраны их держат, что ли? Полководцы, е… их мать, только и умеют, что танками ворочать.
— Простите, — растерянно вмешался Денис, — ну так как же с моим заявлением?
Зайцев досадливо поморщился, затем, вынув изо рта трубку, быстро написал что-то на листке бумаги и протянул Денису.
— Это мой рабочий телефон. Найдется — позвонишь сам, не найдется, жди моего звонка.
— Но… но как же…?
— Все, до свидания…
Они продолжали что-то обсуждать, а Денис понуро пошел из комнаты. Сунув листок в карман куртки, он спустился вниз, столкнувшись в дверях с патрулем, оформлявшим у дежурного по отделению задержание троих кавказцев.
На душе было тяжело — обращение в милицию не родило никаких надежд. Что будет дальше, как жить и действовать? Милая, милая Галина… а тут еще эта бессмысленная война в Чечне. Казалось бы — масштаб личности человека измеряется масштабом его проблем. А если сравнить его страдания с заботами тех, кто во имя могущества державы, то есть собственного могущества, позволяет себе совершать такие поступки, которые лягут тяжелым грузом на всю страну, но меньше всего — на них самих! Российская политика — это искусство безнаказанности. Это единственное искусство, которое по уму тем, кому нравится считать себя державной властью.