«Неужели пронесло?… Что я теперь скажу Галине?… А вот была бы сцена, если бы меня ранило и я, окровавленный, приполз бы к ней… Как же холодно! Не хватало еще простудиться… ах, черт!»
Выстрелы зазвучали вновь, но на этот раз их было всего три, словно кого-то уже добивали. Поднять глаза он боялся — вдруг решат пристрелить как свидетеля, — но машину нападавших сбоку от себя ощущал почти физически.
«Где же милиция? В центре города такая бешеная пальба, и никого нет… дожидаются момента, когда можно будет спокойно осмотреть трупы, составить протокол? Как же легко оборвать человеческую жизнь… особенно в том государстве, которое всю свою историю больше всего дорожило собственным могуществом и в котором множество идиотов заботит не то, как они живут — хорошо или плохо, а где — на одной шестой или одной пятой земного шара… Нет, надо обязательно уехать из этой страны, обязательно… хотя и в других странах есть террористы — сволочи! — которые взрывают бомбы, калеча случайных прохожих… Так, машина уезжает… неужели повезло, и я все-таки увижу Галину? Подумать только, если бы два года назад мне не пришлось проводить занятия в их группе, мы так бы никогда и не познакомились и я не оказался бы сейчас здесь, распластанным, как гигантская лягушка…»
— Эй, товарищ, вы живой или нет? — раздался над ним бойкий старушечий голос, и он, еще не веря, что все кончилось, осторожно поднял голову.
— Да, живой…
— Так поднимайся, милок, простудишься… Эти злыдни уже укатили.
Он неуверенно поднялся на ноги, огляделся по сторонам и, увидев, что проклятого «олдсмобила» нет, отряхнулся и поднял, шапку.
— Это ж надо, что деется! Глянь-ка, у банка троих убило. — Старушка была небольшой, но очень подвижной, из породы тех, кто неугомонно стремится удовлетворить ненасытное любопытство. — А гильзов-то, гильзов-то сколько! Пойду-ка поближе, погляжу.
Денис повернулся и увидел, что возле офиса уже суетятся и галдят несколько человек, выбежавших из банка в одних костюмах. Но сам он не пошел смотреть на убитых теми самыми пулями, что пролетели над его распростертым телом. Его и так пугал вид крови, а сейчас, когда пережитое волнение давало о себе знать слабостью в коленях, лихорадочным ознобом и мелким дрожанием рук, — могло просто стошнить. Какую-то минуту он растерянно топтался на месте, пока в этот до недавнего пустынный переулок со всех сторон спешили зеваки — причем некоторые из них бежали вприпрыжку, торопясь занять место в первых рядах и полюбоваться видом трупов с максимально близкого расстояния, затем бросил невидящий взгляд на красно-белую Меншикову башню и пошел дальше, с трудом передвигая замерзшие ноги. Вспомнив о букете, он обернулся, увидел, что розы раздавлены, а целлофан валяется в грязи и смят, — и даже не стал нагибаться…
— Ой, ты что такой грязный?
Галина явно, еще не успела собраться, но и в своем бирюзовом свитере и толстых черных рейтузах была завораживающе мила.
— Ты одна дома?
— Да, тетя Ира пошла в гости и просила передать тебе привет…
— Значит, я ее так и не увижу? Ты ни-чего не слышала?
— А что я должна была услышать? Нет, ну где ты так вывалялся… подожди, не вешай туда, все перепачкаешь… положи лучше на стул… ой, и брюки грязные!
— Что, и брюки снимать?
— Нет, — она кокетливо надула губы, — брюки не надо. Иди в ванную и попытайся отчистить щеткой. Так что все-таки случилось?
— Попал под обстрел в этом чертовом переулке, напротив церкви… как в кино!
— Да что ты говоришь?!
— Какие-то мафиози убивали банкиров, чуть было и меня заодно не пристрелили. Пришлось упасть на землю.
— Серьезно?
— И даже не скажешь «бедненький»? — хмуро проговорил он, шаря во внутреннем кармане пиджака и проверяя, не раздавил ли сигареты.
— Скажу, скажу… проходи в ванную.
— Но как ты ухитрилась ничего не слышать, ведь стрельба была на весь район? — спросил он уже из ванной, косясь на импортные шампуни и дезодоранты и узнавая в некоторых из них свои подарки.
— У меня же окна выходят на другую сторону… Кроме того, я слушала магнитофон и разговаривала с подругой.
— Понятно. — Он вышел в коридор, и Галина снова ахнула:
— Ты же их только намочил, а пятна остались!
— Ну так что же делать? — он смотрел на нее и, при всей своей злости и досаде, не мог не любоваться этой чудесной, очень российской мордашкой, которая щурила свои карие глазки и морщила нос.
— Куда же я с тобой пойду, когда ты в таком виде? Да еще плащ весь в грязи… нас даже в метро не пустят.
— А я виноват?