Теперь же только одно предложение гудело в его голове, и, как гвоздь, забивалось молотком всеми остальными словами и рассказом. Забивалось до боли, до ноющей сверлящей боли в сердце. То предложение, которое дядя Витя сказал сразу, как только вошел, то главное, что тут же вырвалось с языка наружу: «Кирилл, твоей мамы больше нет».
Глава 7. Новая жизнь.
Время, этот могучий растворитель всех острых человеческих желаний и страстей, переживаний и душевных мук, растворяет старое, прошедшее, как морская волна размывает постепенно детский замок на песке, пылинку за пылинкой стирая его, пока не расчистит всю местность, готовя ее к дальнейшей жизни, оставляя минувшее лишь в облике воспоминаний, более ярких, либо же более тусклых, когда все происшествия и события уходят куда-то вглубь, а на поверхности остаются только остатки наиболее значимых, наиболее острых деталей. Так и у Кирилла постепенно ушла боль, и из множества всех воспоминаний чаще всего он любил представлять, как видит маму мирно спящей на старом родительском диванчике; неподалеку от кровати разбросаны его детские игрушки – тогда, будучи совсем маленьким, он больше всего любил играть в комнате матери, наблюдая то одним, то другим глазом, как она крутится по хозяйству, перестирывает его измазюканные футболки, штопает порванные на коленках штаны. А потом, утомленная целым днем стирки, уборки и готовки, приляжет тихонько на край дивана, чуть прикроет глаза с шелковистыми ресничками, и тихонько задремлет. Ее длинные волосы развеваются, ниспадают за край дивана, и он, крадучись, подползает к ней, одной рукой сжимая грузовичок с веревкой. Кузов того то и дело стучит то по мягкому ковру, то о кабину грузовика, но мама не просыпается. И тогда Кирилл садится на пол, рядом с краем дивана, и гладит, перебирает мамины волосы. Их запах его укутывает, успокаивает, и вот грузовичок валяется рядом, а Кирилл забирается на диван и ложится, засыпая рядом с теплой мамой.
Кирилл улыбался от этих наплывающих воспоминаний, глядел на Наташу, девочку, бывшую некогда его одноклассницей, а теперь ставшую его женой и одновременно матерью; глядел он и на своего малыша – сына двух лет, отчего тот в ответ улыбался, а Наташа звонко, как птичка по весне, смеялась.
Они жили в трехкомнатной квартире, которая принадлежала дяде, уже десять лет. Так получилось, что дядя забрал Кирилла к себе сразу после той страшной аварии. Отец какое-то время проходил осмотр у психотерапевта. Ум его находился в полном порядке: стали возникать более дельные мысли, как улучшить препарат, он их быстро записывал и торопил Заваева поскорее перевезти всю лабораторию. А вот с чувствами врачи констатировали почти их полное отсутствие: кроме всепоглощающего дела жизни, остальное, казалось, его вовсе не касалось и не интересовало. И после того, как Кирилл несколько дней пролежал с высокой температурой, а Григорий Филиппович не появлялся дома, ставя всё новые опыты, дядя Витя забрал мальчика к себе, отпоил горячим лимонным чаем, поставил компресс и на все просьбы Кирилла дать хотя бы одну чудо-таблеточку твердо и бесповоротно отрезал. Так Кирилл поселился у него.
Вскоре, во время «большого переезда», когда вся лаборатория выезжала вместе со всеми достигнутыми результатами и питомцами, дядя Витя выпросил Бурика у отца, уговорив, что это утешит сына лучше всяких слов. Отец согласился. В последующие годы Кирилл еще лучше подружился с дядей. А как он породнился с Буриком – этого словами не описать! Они стали друзьями не разлей вода: только Кирилл возвращался с первых курсов института, как кролик мчался к нему в коридор, точно преданнейшая собачка, жался то к одной его ноге, то к другой. Бывало, Кирилл громко хлопнет в ладоши, и зайчик, пригнув уши вплотную к телу, вытягивается в струнку, как ракета, и мчится от него подальше, потом резко остановится, подпрыгивает в воздухе и смотрит на хозяина в надежде, что тот попробует его поймать. Но куда там! Он так ловко выскальзывал из почти схвативших его рук и делал такие виражи, резко сменяя направление бега вплоть до противоположного, что поймать помимо его воли было крайне сложно. Только чуть позже, примерно через год Кирилл научился его ловить, и он с победоносным видом тащил зверька дяде, заявляя, что «дескать, проворство с годами приходит». На что дядя внимательно смотрел и говорил, что Бурик еще проживет, конечно, какое-то время, порадуется жизни, но без таблеток все процессы в его организме запустили ускоренный метаболизм, словно нагоняя утраченное время. И в самом деле, незаметно, день за днем кролик увядал, и в один не очень радостный день ушел. Дядя как мог утешал Кирилла, объясняя, что Бурик хорошо потрудился на этой земле, принес большую пользу науке и пришла ему пора перейти к витку новой жизни, измениться, как гусеница, свившая кокон, преображается, сбрасывая старые наряды. Время сгладило боль утраты.
Почти сразу после переезда Кирилла дядя перешел на частную практику врачом, а в свободное время запирался дома в своей мини-лаборатории, где, однако, у него было всё необходимое. Там он вел собственные исследования, с результатами которых постепенно знакомил Кирилла. Это отвлекало и увлекало Кирилла. Не раз и не два между ними происходили жаркие споры. Кирилл, несмотря на все невзгоды и страдания, доставшиеся от отца, в глубине души гордился им, хотя и тщательно скрывал это. Даже от самого себя. И в спорах с дядей всегда вставал на защиту отца. Дядя же, забрав обширный материал исследований из лаборатории, проводил бесчисленные собственные опыты, включив в комнатный питомник не только лабораторных белых мышей, отличавшихся добродушным компанейским характером, но и диких пасюков. Причем, из всех пойманных экземпляров отбирал наиболее драчливых и злобных.
– Все они впитали в себя чудо-лекарство, – объяснял дядя спустя долгие годы. – Какой там по телевизору придумали для него рекламный слоган?
– «Спасение тысячелетия», – без запинки ответил Кирилл.
– Ох, как бы не так! – Виктор Львович вздохнул, и продолжил, поправляя очки с толстыми стеклами; с приближением юбилея в сорок лет зрение сдало. – И зажили прежней жизнью...
Он подошел к питомнику и показал на белых симпатичных мышат с розовым носиком, белоснежной шерсткой, маленькими ушами и черными бусинками глаз.
– Вот этим пострелятам по пять лет! Брал я их, можно сказать, в почтенном возрасте – однолеток, а живут они обычно года два-три. И ничего: резвятся себе, как молодые, – и сразу одна из мышек, точно в подтверждение слов хозяина, запрыгнула в пластиковое колесо и побежала, быстро-быстро перебирая лапками. Кирилл рассмеялся, и удивился своему смеху – тот стал будто бы грубее, не таким звонким, раскатистым, как в детстве, словно вобрав в себя, как губка, слезы страданий.
– Как молодые! – повторил дядя. – И таблеток для их организмов понадобилось немного: по две-три на брата; наши секретные бактерии быстренько соединились с их иммунными системами, обволакивая весь внутренний первичный слой обороны своими сверхчувствительными усиками-нитями.
– Так весь секрет в каких-то бактериях?
– Не просто каких-то, а созданных с использованием ДНК гидры. Помнишь, про нее ты в детстве еще слышал?
– Как не помнить! – воскликнул Кирилл, улыбнувшись. – Никогда не забуду физиономию Заваева, когда я выскочил из подсобки с криками: «убийцы!» Могу поспорить, что в тот момент он думал о том, где мог проколоться и как избавиться от нежданного свидетеля!
– Зрелище было страшное, и вправду, – засмеялся дядя, не в силах более себя сдерживать. Наташа, проходя мимо их комнаты, с малышом на руках, замерла от умиления, словно купаясь в теплых лучах. Малыш также поддался общему веселью и радостно заагукал.
В тот вечер пообщаться с дядей больше не довелось – Кирилл, увидев Наташу с сыном, рванул к ним навстречу. Но через несколько вечеров, сидя на кухне с чашкой горячего чая под мерный стук настенных часов они продолжили прерванную беседу.